17 / 126
вынимаю из кармана нож. Мои соседи, командиры,, невольна об
ращают на него внимание. Нож (приметный — у «его деревянная,
кое-как оструганная рукоятка, а перо узкое, источенное, сделан®
из обломка косы. .При взгляде на такой нож каждому ясно, чт®
делал его немудрящий деревенский кузнец своему сынишке, но по
чему этот неказистый нож у политрука — неясно, и нож всякий
раз вызывает любопытство. Так не хотите ли послушать малень
кую историю моего ножа?
Многие наши приключения бывали связаны с ночлегом, пото
му что заяц иногда забирался ночевать в одну нору с лисой...
Так произошло и на этот раз. Деревня, куда мы под вечер
пришли с Ванюшкой, оказалась пристанищем немецких карателей,
п поэтому очень долго никто не хотел нам дать приюта. А ночь
надвигалась и с нею мороз и голод, и, если наскочишь на пат
рульного немца, то он разговаривать с тобой не станет. Ночью по
занятым немцами селам ходить нельзя.
Получая повсюду отказы, я медленно приближался к центру
деревни и уже начинал думать, что придется удовлетвориться в
эту холодную ночь каким-либо пустым сараем. Как вдруг совсем
рядом со мной раздались голоса, чужая гортанная речь... Я живо
свернул с дороги, и рука моя торкнулась в вороткиу, оказавшую
ся не прикрытой. «Отсюда не уйду,— решил я, — пусть меня заре
жут или повесят, а не уйду...»
Так я и сделал. Войдя в избу, еще ничего не успев разглядеть
в ее сумраке, я обонял только запах щей и еще че'го-то кислого,
и на язык уже просились привычные слова, как бы обогреться,
хозяева, да подкормиться, да переспать до утра, хотя бы у двери
на соломе... Луч яркого света, ударивший мне в глаза, предварил
мои .намерения, а чья-то рука, протянувшаяся от стены, смахнула
с моей головы шапку. Я понял, что нарвался — в избе были
немцы...
Но тот же луч света и спас меня. Он скользнул в угол избы, и
я заметил там низкий чурбан около лавки, на нем кочедык, пучок
лыка и нож с деревянной рукояткой. Лаптей я плести не умел,
но когда жизнь в опасности, то, как говорят, и волк чиркнет
спичку. Я спокойно прошел в угол, молча уселся на чурбан и
взял в одну руку нож, а в другую пучок лыка. И я заработал в
темноте, наощупь, словно всю жизнь только то и делал, что плел
лапти.
— Матка, твой старый пан? — спросил немец с фонарем.
Но «матка», стоявшая около печки, ответить не успела, вместо
нее с полатей ответил грузный раздраженный бас:
— Батогом бы этого пана! Лазит, где не следует!
— Что? — не понял немец.
— Лапти плетет, — запел тут молодой женский голос. — Мой