Как радостно было смотреть на них здоровых, краснощеких,
сильных русских!
Мы вновь стали людьми! Людьми! Воинами Красной Армии!
И когда стали выносить трупы наших товарищей, умерших в
ночь на 20 января, все сняли шапки. Бойды молча провожали
своих товарищей по оружию... А ведь всего несколько дней на
зад их бы вынесли, как дрова...
Позже пришли две сестры — Оля и Серафима Петровна. Они
спаслись, спрятавшись в городе. Многих наших врачей и сестер
немцы угнали неизвестно куда...
Серафима Петровна, плача, рассказала, что тех раненых, ко
торых увели немцы, они на дороге за городом расстреляли.
...Я услышал номер своей части и вздрогнул:
— Неужели здесь ребята! Неужели я их увижу...
Да, да! Они были здесь!
В помещение вошел стройный командир в маскировочном
халате. Это был политрук Морозов. У него я был в полковой
школе.
— Товарищ политрук!
Он, увидав меня, худого, грязного, бледного — заплакал...
Потом я увидел лейтенанта Мирошникова — моего командира,
который, воспитывал меня с первых дней службы в армии. Горло
сдавили спазмы рыданий, я старался их сдержать, но не мот...
Я вцепился в руку лейтенанта, хотел ему рассказать, что со
.-мной было, но только повторял, без, конца:
— Товарищ лейтенант... товарищ лейтенант...
Мой командир стоял около меня с немецким автоматом на
плече, и по его лицу, лЬкрытому черным налетом дыма, текли
слезы...
..'.В коридоре послышались голоса:
— Где Николай?
— Где Мейсак? Где он?
Я не верил сзоим глазам: ко мне с распростертыми объятиями
бежал мой друг Коля Дурцов.
— Коля! Жив!
Мы целовались, и слезы наши, сливаясь, текли на солому.
Потом прибежал Чижик, мой друг по оркестру, старшина роты
Ваня Баранов, наш политрук Серов...
Надо мной склонился начальник санслужбы полка военврач.
Веприков.
— Ну,- хватит, Николай... Довольно, н§ плачь, — успокаивал
он'Меня. — На-ка водочки, выпей... Сейчас поедем отсюда... выпей,
Коля, — повторил он...
Я выпил. Принесли две большие дохи, закутали меня. Сильные
руки бережно и осторожно подняли меня и тихо понесли на
улицу.