Сибирские Огни № 9, 2021

188 володя злобин Дух живет где хочет: «Пламень» Пимена Карпова Сама постановка вопроса означает последовательную передачу между II—III веками н. э. и XVII столетием некоего тайного гностического зна- ния, о чем нет никаких достоверных данных. Поэтому корректнее было бы говорить не о «гностической традиции», подыскивая этому сомнительные текстологические подтверждения, а о схожей симптоматической реакции на христианство, о характере народного религиозного мышления и порож- даемых им ответов. Если сводить «Пламень» к манихейско-богомильскому наследию, тогда у Карпова не получилось сказать чего-то важного, заслу- живающего внимания и анализа, ибо все прозвучавшее оказывается частью популярного в конце XIX века заблуждения. Но если допустить, что гности- ческие черты универсальны и могут вневременно проявляться в ходе рецеп- ции христианства, тогда Карпов смог выразить что-то эпохальное. Поэтому и специфические идеи Гедеонова, и карповская 116 разница между Богом От- цом и Сущим, неудача первоначальной миссии Христа в «Пламени», несо- вершенство тварного мира и пр. являются не тайной традицией гностицизма, а типическими народными ответами на типические еще с начала христиан- ской эры вопросы, что на самом деле куда более удивительно, нежели суще- ствование тайной гностической организации. Сама же христовщина является предельно самобытным явлением отече- ственной истории: «Дело в том, что историко-культурное значение богомиль- ства и, в частности, его влияние на русскую религиозную культуру очень ча- сто преувеличивались отечественной наукой второй половины XIX и начала XX в. В действительности мы не располагаем никакими данными о сколь- ко-нибудь существенном развитии этого религиозного движения в Древней Руси и уж тем более о сохранении гипотетического “богомильского учения” вплоть до XVII в. <…> Все эти малоправдоподобные и бездоказательные рассуждения связаны с одной и той же проблемой: их авторы никак не могли представить себе, что христовщина зародилась на русской почве и исходит из традиционных религиозных практик русских крестьян и горожан XVII в.» 117 . Именно в сектах, в их переплетенных гифах слилось в «Пламени» клас- совое и этническое, религиозное и политическое, эрос невозможного и про- летарский огонь. Был бы иной, без соцреализма век, «Пламень» разгорелся бы целым жанром. Пимен Карпов первым свил корни тайной злобной Рос- сии и, в отличие от поздней плеяды Мамлеева — Сорокина — Масодова — Елизарова, сделал это без заимствований, с опорой на уникальный опыт хлыстовства. Это был, разумеется, модернизм, но модернизм, работающий от земли, от специфического русского опыта, здешних вечных проблем, ми- фов и бед. Произошла своеобразная кража модернизма, разбой на большой дороге. Карпов поставил его на службу своим политико-религиозным воз- зрениям: напророчествовал скорую войну, небывалый передел и грядущую власть земли. Он одержимо заклинал о справедливом ужасе. Как писал Иванов-Разумник: «Крестьянские поэты были подлинными эсхатологами, не кабинетными, а земляными, глубинными, народными» 118 . 116 Хотя «Пламень» лишен специфических гностических терминов типа «плеромы», в публици- стике Карпова встречаются подобные выражения: «Мой совет: талантливым писателям сделаться пророками, теургами , даже святыми…» см. О том, о сем // Весна. № 23, 1911. — С. 14. 117 Панченко А. А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мисти- ческих сект. — М.: ОГИ, 2002. — С. 104—105. 118 Иванов-Разумник Р. В. Две России // Скифы. № 2, 1918. — С. 228.