Сибирские огни, 2008, № 6

предисловии, так и СС лучше было бы от­ крыть чудными лирическими миниатюрами писателя. «В долине любви, где от крови и слез вырастают дивные, невиданные цве­ ты...». Это ли не образ всего творческого наследия Г. Вяткина, его стихов, прозы, эссе? Но все же начнем по порядку, с тома I-го СС. Стихи первых поэтических книг (1907-1912 гг.), достаточно полно представленных в этом собрании, можно назвать талантливым син­ тезом мотивов поэзии С. Надсона, Н. Некра­ сова, К. Бальмонта. Столь же ощутима фи­ лософская основа этих стихов — идей Дос­ тоевского о необходимости страданий для постижения сути человеческой и «народни­ ков» о тщетном хождении «в народ» и обре­ ченности на одиночество и непонимание такого «сеятеля» просвещения. Свою роль сыграли и идеалы Первой русской револю­ ции 1905-1907 гг. Но сквозь всю эту риторику и «одно­ типные трехсложные размеры» (предисло­ вие) прорывается подлинно вяткинское мощ­ ное стремление ко всему прекрасному, гар­ моничному, к Красоте с большой буквы. «Я грущу на земле, — я ищу золотую дорогу / К несказанно прекрасной звезде». Здесь же, на земле возможна иная красота — красота скорби и дерзновения: «Я люблю свою скорбь — свое сердце — / Я молюсь только ей»; «О, если б мятежную душу, товарищ, / Мятежной сберечь до конца!»; «Кто дерзно- венен был, тот вспыхнул не напрасно!». Свои стихи поэт, как бы ни было ему горько, все равно называет: «Красивые песни мои». И только после письма М. Горького о ненуж­ ности подражания К. Бальмонту и вреде и порочности страданий, в стихах Г. Вяткина прибавляется оптимизма. Подлинным гим­ ном этой новой «синтетической» вере явля­ ется стихотворение «Верую!»: «Верую в не­ жность небес голубых.../ Верую в щедрую силу земли.../ В беспредельные дали морей, / В буревестника — вестника боя... / В свя­ тость вечерней зари... / в радость любви», и наконец, в то, что «силой твоей, Человек, / Жизнь безотрадную, пошлую, серую / Пре­ образишь ты навек...». Эта светлая поэтика очеловеченного модернизма оказалась по­ этикой сердца самого Г. Вяткина. И потому в его «алтайских» стихах модернизма столько же, сколько и души поэта: «Только горы одни — и вблизи и вдали, — / Как зас­ тывшие вздохи земли» (ст. «Бобырган»); «Горное озеро, с темной прозрачной во­ дою — / Синий, огромный, не виданный в мире цветок» (ст. «Горное озеро»); «Меж диких скал в несокрушимой броне, / Под шум лесов, немолкнущий года, / Летят ее бес­ численные кони / И отдыха не знают никог­ да» (ст. «Катунь»), И все же едва ли не главным качеством Г. Вяткина и его произведений является дет­ скость, осознанная и освященная в поэме «Франциск Ассизский» (1923). В споре с аскетом Антонием едва ли не в каждой стро­ фе «смех» — слово и чувство: «Смех весе­ лый, как хвала», «и пока смеются дети, / Да святится радость жизни / Перед каждым ал­ тарем!» и, наконец: «Да звенят же, брат Ан­ тоний, / Зовы юношей мятежных, / И весе­ лый, беззаботный / Смех играющих детей!». В прозе поначалу это светлое, детское еще не так заметно. Писавший в основном рассказы, Г. Вяткин начинал с «этюдов»-за- рисовок, «настроений». В них преобладает эмоция: боль, сострадание, сочувствие уни­ женным и оскорбленным, разочарование в любви и народнических идеалах, крах надежд на свою миссию сельского учителя и врача. Во многих рассказах, в том числе и поздних, осталось это «этюдно»-лирическое начало. А рассказ «Вера Петровна» (1917) интере­ сен тем, что сочетает в себе сразу несколько тем и «эмоций». Героиня рассказа, земский врач, приезжает на Святки в город к своей подруге с чувством разочарования в своей работе: «Все самой приходится... фельдшери­ ца ленива и бестолкова, фельдшер — алкого­ лик... с мужиками трудно ладить, с бабами еще хуже...». Только тут она понимает, что ей «тепла не хватает, цветов». Роман со студен­ том Борисом Константиновичем угасает, едва начавшись: она уже не способна на ответное чувство. Приезжает в свою деревню Вера Петровна с тяжелой мыслью: «Вот так когда- нибудь смерть (а не кондуктор. — В. Я.) раз­ будит». В этих почти «чеховских» (преоблада­ ние грусти, порой светлой, порой безысход­ ной) рассказах все же больше сентименталь­ ности, в них много женщин и беспомощных детей. Может, поэтому Г. Вяткин не просто изображает, а жалеет своих персонажей, включая взрослых. Так, рассказ «Снегуроч­ ка» (1917), об избалованной девочке, возом­ нившей себя великой актрисой, но пошед­ шей по рукам («в течение десятилетних мы­ тарств менялись мужья и любовники»), закан­ чивается тем, что рассказчик берет ее вжены: «Бледную, затихшую, изнемогшую от слез, я беру ее на руки и несу в комнату... раздеваю и укладываю, как маленького ребенка». Перо Г. Вяткина словно закодировано на несчастные судьбы, и больше всех достается, конечно, женщинам и детям: деревенский подкидыш Фрося, чье желание учиться ис­ пользует насильник («Фрося», 1903), жуткий 184