Сибирские огни, 2008, № 6

для ее сына прощальные слова: — Касатик ты мой! Касатик мой!» [28: 139]. Антибольшевизм И. Бунина и В. Аста­ фьева дал основания комплиментарной по отношению к режиму критике обвинять их в ненависти к России и собственному народу. И. Бунин со всегда присущим ему достоин­ ством гневно отповедовал: «Россия! Кто сме­ ет учить меня любви к ней?». А вот одна из его дневниковых записей: «Если бы я эту «ико­ ну», эту Русь не любил, не видал, из-за чего бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто? А ведь говорили, что я только ненавижу. И кто же? Те, которым, в сущности, было совершенно наплевать на народ и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали» [10: 56]. Эти слова мог бы произ­ нести и Виктор Астафьев, любовь которого тоже была замешана на боли и сострадании. Вспомним астафьевское «взаболь». Одна лишь предсмертная строка В. Астафьева от­ меняет необходимость цитировать то многое, что было сказано и написано им в навязан­ ной недоброжелателями полемике: «...Но перед тем как стать землею, последней кап­ лей крови с родиной поделюсь...» [13: 214]. Делая попытку сопоставления двух больших писателей, принадлежащих разно­ му времени, невозможно не упомянуть о сходстве их взгляда на сущность литератур­ ного труда. И для того, и для другого Богом русской литературы, традициями которой они так дорожили, была Правда. И для того, и для другого талант, данный писателю Бо­ гом, обязывал его помнить о том, «как наше слово отзовется». В книге «Иван Бунин» М. Рощина (ЖЗЛ), принадлежащей Астафьеву, его рукой сочувственно отчеркнуты многие высказывания Бунина на эту тему. Судя по этим отметкам, Виктора Петровича особен­ но привлекла речь о литературе Ивана Бу­ нина, произнесенная им в 1913 году в связи с юбилеем газеты «Русская ведомость». Про­ цитируем хотя бы один из отчеркнутых Аста­ фьевым тезисов: «Исчезли драгоценные черты отече­ ственной русской литературы: глубина, се­ рьезность, простота, непосредственность, благородство, прямота — и морем разли­ лись вульгарность, надуманность, лукавство, хвастовство, фатовство, дурной тон, напы­ щенный и неизменно фальшивый» [21: 69]. Наверное, и не следует говорить о том, что в публицистике Астафьева, где он размышляет о судьбах современной литературы, много близких суждений и мыслей. Сделанные в книге М. Рощина «Иван Бунин» отчеркива­ ния могли бы стать предметом отдельного разговора. Есть еще одна параллель в писательс­ кой судьбе И. Бунина и В. Астафьева — нео­ бычайный прилив творческой энергии, пере­ житый тем и другим уже на исходе жизни. Из­ вестно, что в последнее десятилетие своего земного срока В. Астафьев, будучи тяжело больным — и не только от старых ран! — написал вызвавший целую полемическую бурю роман «Прокляты и убиты», три воен­ ных повести («Веселый солдат», «Так хочет­ ся жить», «Обертон»), пронзительный рас­ сказ о послевоенной жизни Рядового Вели­ кой Отечественной, десятки «Затесей» и дал неучтенное количество интервью. Подобный прилив творческих сил на закате творчества пережил и И. Бунин. Ю. Мальцев в своей монографии о И. Бунине приводит любопытный факт из жизни рус­ ской литературной эмиграции в Париже конца 30-х годов. Появление «Темных ал­ лей», которые сам писатель считал лучшим из созданного им и которыми он мечтал вер­ нуться в Россию, поразили читателей и кри­ тиков не только художественным мастер­ ством. Г. Адамович, один из ведущих кри­ тиков русского зарубежья писал: «... Бунин же молодеет к зрелости. вероятно, сыграла роль и революция, — помимо при­ чин личных и неуловимых, конечно, рево­ люция была для всех страшной встряской». И. Бунин на полях рядом с этой фразой кри­ тика гневно заметил: «Вздор, не революция. Энтелехия Высшая». В своей книге о Тол­ стом И. Бунин раскрыл содержание поня­ тия «энтелехия» в ссылке на Гете: «...У лю­ дей особенно одаренных мы наблюдаем эпо­ хи особой продуктивности: у них вновь на­ ступает пора молодения, вторая моло­ дость» [1 1: 324-325]. Об этом же на языке поэзии в стихотво­ рении «Радуга» И. Бунин писал: Лишь избранный Творцом, Исполненный Господней благодати, — Как радуга, что блещет лишь в закате,— Зажжется пред концом. Оба, и В. Астафьев, и И. Бунин, пережи­ ли в конце своего творческого пути пору «особой продуктивности» — «энтелехию Высшую», ибо оба были творцами «настоя­ щего художественного естества». 174