Сибирские огни, 2008, № 6

творчестве мысль о ДОМЕ. Именно с благо­ получием в личном и общем ДОМЕ связыва­ ется живущее в народе и внушенное человеку с детства представление об идеале, которое так резко очерчивается в кризисные момен­ ты истории и пробуждения национального самосознания. Как и у И. Бунина, разрушение ДОМА и попытка подмены веры в Бога верой в боль­ шевиков трактуется В. Астафьевым как по­ сягательство на традиционные святыни рус­ ского народа, сами исторически-культурные и морально-духовные основы российского ДОМА, удар по русской ментальности. В. Астафьеву, принадлежащему, по словам свя­ щеннослужителя Г. Фаста, «эпохе выросших в безбожии», «трудно было приобрести глу­ бокий молитвенный опыт» [27: 6 ]. Но мно­ гие страницы его поздней прозы, сам на­ строй ее говорят о том, что он шел к вере. Но это предмет отдельного разговора. И все же есть некое различие в позиции И. Бунина и В. Астафьева в отношении к раз­ рушительному процессу, о котором выше шла речь. И. Бунин оказался у самого нача­ ла его и выступает в роли яростного судьи. В. Астафьев, проживший десятилетия внут­ ри его и ставший свидетелем его итогов, чув­ ствует себя еще и «совиновником» (термин А. Солженицына). Оценки вождя мирового пролетариата у И. Бунина беспощадны и саркастичны: «новый домоправитель», «планетарный зло­ дей», возводящий разнузданную «власть черни и все самые низкие свойства ее ис­ тинно в религию», «выродок, нравственный идиот», «новый Навуходоносор», «бешеный и хитрый маньяк»... [10: 53,62] Одну из самых резких бунинских оценок В. Астафьев, соли­ даризируясь с автором «Миссии рус­ ской эмиграции», приводит на страницах повести «Так хочется жить». Если продол­ жить этот ряд определений астафьевскими, что, признаться, этически трудно, можно счесть их за принадлежащие И. Бунину. Здесь «звук прозы» И. Бунина и В. Астафьева на­ чинает совпадать (вспомним приведенное здесь на первой странице замечание чешс­ кого литературоведа М. Заградки о несход­ стве звука их прозы). «Антисоветская стили­ стика» (термин профессора Сорбонны Жор­ жа Нива) определяет общее качество этих страниц. Замусоривание языка идеологичес­ кими штампами, ставшее способом оболва­ нивания сознания граждан новой страны, надежным средством стандартизации мыш­ ления «винтиков», — еще одно из многих и общее в творчестве этих писателей обвине­ ние большевикам. Для И. Бунина, с великой болью, но и не без достоинства однажды дер­ зко заявившего, что с ним умрет русский язык, был «совершенно нестерпим больше­ вистский жаргон»: «учинить допрос с при­ страстием», «сделать надлежащие выводы», «крепко держать в мозолистых руках крас­ ное знамя всемирной революции», «верить в голубое будущее», «гнев низов жертв со­ циальной несправедливости» и т.п. Кавыч­ ки, в которые он часто заключал подобные штампы, гипнотизирующие и оболванива­ ющие эти самые «социальные низы», ста­ новились у И. Бунина средством разоблаче­ ния и выражения сарказма: «...Под защитой таких священно-революционных слов мож­ но так смело шагать по колено в крови». Он испытывал, по собственному признанию, боль в сердце от слов, наподобие «револю­ ционный трибунал». На страницах «Окаян­ ных дней» он брезгливо рисует «гниду» с замасленным воротником и усыпанными перхотью лацканами пиджака, кричащую о «беззаветной любви к народу». В прозе В. Астафьева последнего деся­ тилетия постоянно — и в авторских отступ­ лениях и в речи героев — пародируется язык советских лозунгов и плакатов, вбиваемых в сознание масс, одурманивающие формулы казенного патриотизма: «...Кругом такое творится! У нас ведь уж, если бардак, то обя­ зательно грандиозный, если урожай — то стопудовый, если армия, то самая непобе­ димая!» [2: 135]. Подобный прием становит­ ся у Астафьева в ряде случаев средством создания образа персонажа. Вспомним, на­ пример, образ матери Скорика («Прокляты и убиты») с ее утрированным патриотиз­ мом. Методист-инструктор самодеятельно­ го искусства и физкультуры при районном Доме культуры, она жила сама и призывала других жить «...втемпе! Выше! Дальше! Впе­ ред! До полной победы коммунизма!». Лю­ бой вечер или торжественное собрание она начинала с чтения строк Маяковского: И я, как весну человечества, Рожденную в трудах и в бою, П-пай-айю-у-м-майе от-теч-чество-о-о, Р-рес-спублику м-майю! Оголтелая фанатичка, утратившая свою естественную женскую суть, превративша­ яся в бесполое недоразумение, она и в быту говорила и мыслила лозунгами и призыва­ ми. И даже провожая сына на фронт, «дыша табачищем, мать лупила сына в грудь: — За родину!.. За Сталина!.. Смерть врагу! Гони ненавистного врага! Гони и бей!». Другая женщина «изболелым бабьим нутром нашла 173