Сибирские огни, 2008, № 6

чилось. А ведь сулила чего-то жизнь-то, ма­ нила в даль светлую, ко дням необыкновен­ ным и делам захватывающим звала». Жал­ кими кажутся аргументы, которыми герой пытается утешить себя: они лишь подчерки­ вают, еще более обнажают драму нереали­ зованное™: «...разве этого мало вырастить, не уморить в Стране советов, в такое-то вре­ мя дочь, потом и внуков? Это ж у нас почти подвиг — выжить-то!». В повести «Так хочется жить» есть сце­ на, в подтексте перекликающаяся с бунинс­ кой притчей о сношенном наизнанку плат­ ке. Николай Иванович во время поездки к святым местам — на остров Валаам — но­ чью, стоя на палубе, наблюдает, как тепло­ ход врезается в волшебно сияющий круг луны, отраженный в озере, и расплескивает его на лунные блики. «Ты пойми, пойми, что произошло, — горячась, говорит он, оказав­ шемуся рядом матросу. — Тут весь смысл нашей проклятой жизни. Мы пришли, что­ бы разрушить прекрасное... <...> Жалко, понимаешь, жалко все, себя, тебя, людей, это озеро...». На протяжении всей оставшейся жизни Николай Иванович будет ощущать некую мистическую связь пережитого «сим­ волического видения» с собственной судь­ бой. Названием третьей части своей повес­ ти — «Лунный блик» — В. Астафьев под­ черкнул значимость этого эпизода в общем замысле произведения и в судьбе героя. Ви­ димо, в процессе работы над повестью «от­ почковалась» от нее лирико-психологичес- кая миниатюра «Лунный блик», включенная писателем в цикл «Затесей», что лишь еще раз подчеркивает идейно-эстетическую на­ грузку фрагмента повести. Все чаще, чувствуя «как дотлевает жизнь, бессонными ночами Николай Ивано­ вич задается вопросом: кто же это иссосал мою жизнь, как дешевую папироску, и оку­ рок выплюнул...»; «отчего, почему не сло­ жилась его жизнь, как он хотел бы ее сло­ жить и так, как назначил Создатель?... <...> Кто-то должен быть в этом виноват? Кто-то и ответить за это должен...». Подобным вопросом задаются и бунин­ ские герои. Ответ на него Бунин склонен ис­ кать в метафизических особенностях русско­ го человека. М. Рощин в изображении И. Бу­ ниным вековой отсталости, косности, дикос­ ти и загубленной жизни чувствует мысль пи­ сателя о вине, социальной и классовой, ни кого-то, а самих людей, обладателей и носи­ телей конкретных характеров, исконно, ис­ торически, генетически русских, — со все­ ми качествами и пороками, свитыми воеди­ но [21: 35]. В. Астафьев ищет ответа в причи­ нах социального плана. И его ответы звучат как приговор системе, которая вогнала, «как ржавый костыль страх в самую сердцевину души человека» [ 2 ], искорежила психологию целого народа:«... Инерция бессмыслия, сле­ пое по чьей-то указке, по чьему-то приказу движение жизни ведет человека, как слепо­ го, — он становится иждивенцем, перестав распоряжаться собой, отвечать за себя, он и ответственность за себя с себя снимает, плы­ вет, куда его несет, идет, куда его подталкива­ ют» [ 2 ]. Однако у В. Астафьева не снимается ответственность с самого человека, беспре­ кословно смирившегося с навязанной ему диктатом унизительной ролью «винтика», жертвы времени. Эта мысль, оставшаяся незамеченной критиками, угадывается и за текстом рассказа «Пролетный гусь», хотя говорить о какой-либо «вине» Марины и Данилы Солодовниковых, астафьевских ге­ роев с таким трагическим исходом судьбы, кажется почти кощунственным, опьянённый победой, демобилизованный Данила гонит от себя мысли о бездомье и неустройстве: «...Как-нибудь все образуется само собой (! — Г. LU.), в большой такой стране найдется ему уголочек, он привык уже в армии, чтоб за него думали, куда-то вели, направляли, оп­ ределяли, так не может быть, чтобы сейчас вот взяли и кинули его одного на произвол судьбы» [22:11-12]. В черновом отрывке «Же­ нитьба», не включенным в повесть «Веселый солдат», но вошедшим в 13-й том пятнадца­ титомного собрания сочинений В. Астафье­ ва, Раиса упрекает героя: «... К команде при­ вык, по указке жить привык, к казенному хле­ бу привык, а думать отвык, без указки жить не научился» [23: 448-449]. Нельзя не заметить у И. Бунина и В. Астафьева еще одного общего плана в по­ становке проблемы нереализованности че­ ловеком его творческих возможностей. Речь идет об исполнении им или неисполнении некоего «священного долга» — стать таким, каким он «задуман Создателем» (В. Астафь­ ев) [2: 178]. Так, у И. Бунина читаем: «Бог всякому из нас дает вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем? Почему? Мы этого не знаем, но мы должны знать, что все в этом непостижном мире должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье на­ мерение, направленное к тому, чтобы все в этом мире “было хорошо”, и что усердное исполнение этого Божьего намерения есть всегда наша заслуга перед ним, а посему и радость, и гордость» [11: 340]. 171