Сибирские огни, 2008, № 6

псевдорелигия. Эта псевдорелигия по самой своей сути безбожна — что, на сей раз, пря­ мо и говорится: «Такая вера, — пишет Шес­ тов, — не исключает, вообще говоря, совер­ шенного атеизма, совершенного безверия и ведет обязательно к стремлению уничтожать, душить, давить других людей во имя какого- либо принципа, который выставляется обя­ зательным...» (стр. 98). Эта подмена Бога «доб­ ром» означает Его уничтожение; толстовское «Бог есть добро» и ницшевское «Бог—умер» суть «выражения однозначущие» (стр. 100 ). Обращаясь, в последний раз, к самому Толстому, можно сказать, что эта богоубий­ ственная подмена Бога «добром» в конеч­ ном счете делает его, Толстого-проповедни- ка и Толстого-моралиста, духовным предше­ ственником большевизма — если мы будем понимать этот последний, в традиции рус­ ской религиозно-философской мысли, имен­ но как псевдорелигию, стремящуюся заме­ нить «свергнутого Бога» и «отмененное хри­ стианство» своими собственными культами, своим «Святым Писанием», собственным мартирологом, собственной эсхатологией и т.д .7 Всего этого Шестов в 1900 году знать, конечно, не мог. Вообще, он остается аполи­ тичным; лишь его лексика, сам подбор слов, с такими выражениями, как только что про­ цитированное «стремление уничтожать, ду­ шить, давить», показывает политические импликации вскрываемой им подмены. Что же противостоит этому идолу «доб­ ра»? У Иконникова-Гроссмана это «житей­ ская человеческая доброта», «доброта лю­ дей вне религиозного и общественного доб­ ра», иррациональная или, как пишет Грос­ сман, «бессмысленная» доброта, не делаю­ щая различия между соратниками и сопер­ никами, друзьями и врагами, распространя­ ющаяся «на все живущее», иногда даже воп­ реки своим собственным интересам. «Это доброта старухи, вынесшей кусок хлеба пленному, доброта солдата, напоивше­ го из фляги раненого врага, это доброта моло­ дости, пожалевшей старость, доброта кресть­ янина, прячущего на сеновале старика еврея. Это доброта тех стражников, которые пере­ дают с опасностью для собственной свободы письма пленных и заключенных не товари­ щам по убеждениям, а матерям и женам» (Гроссман, стр. 331 - 332). Доброта эта «бессильна» — однако именно в ее бессилии и лежит ее сила, ее тай- 7 Уже Бердяев отмечал эту роль Толстого как духовного предтечи большевизма, напр, в статье «Духи русской революции», вошедшей в знамени­ тый сборник «Из глубины» (1918). Из новейших работ на эту тему см.: Кантор, Владимир: Лев Тол­ стой как предшественник большевизма. «Форум новейшей восточноевропейской истории и культу­ ры», 1, 2006. h ttp ://www l.ku-eichstaett.de/ZIMOS / zimos.htm ная и подлинная сила, перед которой оказы­ вается бессильной «сила зла». Поэтому она непобедима, «в бессилии бессмысленной доб­ роты тайна ее бессмертия» (стр. 334). Вовсе не человек бессилен в борьбе со злом, как может показаться, а как раз наоборот — «мо­ гучее зло бессильно в борьбе с человеком». Больше того: «чем глупей, чем бессмыслен­ ней, чем беспомощней» эта доброта, тем она сильнее и могущественней. Иконников гово­ рит лишь о «человеческом», вовсе не о «бо­ жественном» в человеке, однако это неист­ ребимое «зернышко человечности», эту не­ угасимую человеческую искру вполне можно было бы назвать и божественной искрой в человеке, причем божественной именно в своем бессилии. Вспоминается, конечно, Бер­ дяев (неслучайно ближайший друг Льва Ше­ стова) с его тезисом о бессилии и безвластии Бога («Бог никакой власти не имеет, Он име­ ет меньше власти, чем полицейский»8). Та­ ким образом, эта не коррумпированная зем­ ной силой и земной властью доброта обла­ дает силой и, если угодно, властью неким совершенно парадоксальным, иррациональ­ ным образом. Она не дает загнать себя ни в какую (религиозную или общественную) си­ стему, стремящуюся к «добру», ни в какое уче­ ние или проповедь добродетели; наоборот: в таких системах и учениях она погибает («Она сильна, пока нема, бессознательна и бессмыс­ ленна, пока она в живом мраке человеческо­ го сердца, пока не стала орудием и товаром проповедников...», Гроссман, стр. 333). Точ­ но так же, можно сказать, как не дает запе­ реть себя ни в какую рациональную систему та иррациональная величина , которую посто­ янно ищет в своих книгах Шестов. Лишь до тех пор, пока она «слепа» и «нема», то есть спонтанна, иррациональна и свободна, или, говоря более поздним языком Шестова — абсурдна, лишь до этих пор остается она са­ мой собою, всесильной в своем бессилии. Шестов, со своей стороны, нигде не го­ ворит, конечно, о «доброте», однако, его мысль движется в отчасти сходном направ­ лении. Это становится ясно при чтении од­ ной из самых, пожалуй, интересных глав его книги (главы шестой), в которой, несколько неожиданно оставляя Толстого и Ницше в стороне, он сравнивает «Преступление и наказание» с шекспировским «Макбетом». В центре и здесь стоит, конечно, все та же тема — все то же «добро», которое Достоевский, по мнению Шестова, «проповедует» не ме­ нее настойчиво, чем Толстой. Причем это «добро» выступает у него как «правило», ко­ торое не может быть нарушено ни в коем слу­ чае, даже если мы не понимаем, зачем оно 8 Бердяев, Николай: Самопознание. Опыт фи­ лософской автобиографии. 3-е изд. Париж 1989. стр. 202. 166