Сибирские огни, 2008, № 6

быть даже и сильнее, чем кто-либо, подпал под это обаяние толстовского «националь­ ного эпоса» и Василий Гроссман; не слу­ чайно уже «За правое дело» то и дело срав­ нивали с «Войной и миром»; тем более на­ прашивается на такое сравнение «Жизнь и судьба». Между тем, ни одному советскому ав­ тору, ни лояльно, ни критически настроен­ ному по отношению к режиму, «вторую» «Войну и мир» написать, разумеется, не уда­ лось; собственно — почему нет? Простей­ шим ответом было бы указание на «гений» Толстого, у его подражателей в наличии не имевшийся. Я полагаю, однако, что есть и другие причины, может быть —- более глу­ бокие, во всяком случае — лежащие по ту сторону всегда спорного вопроса об инди­ видуальном даровании. Одной из них явля­ ется тот подражательный, если угодно — эпигонский, характер соцреализма, о кото­ ром уже шла речь и который, в известном смысле, составляет самую его сущность. То, что, скажем, в середине 19-го века было са­ мостоятельно, «органически» возникшим стилистическим направлением, «новым сло­ вом» и освобождением от старых пут, столе­ тие спустя могло быть лишь искусственно надетым на литературу стальным корсетом, мешавшим ее естественному развитию. Сама задача написать «вторую» «Войну и мир» была, следовательно, попыткой повто­ рить давно пройденное, вновь взобраться на высочайшую, но далеко позади оставленную вершину. Не то, чтобы я верил в какой-то «прогресс» в искусстве или был склонен к авангардистскому пафосу перманентного обновления художественных форм (так ска­ зать, перманентной эстетической револю­ ции); я говорю лишь, во-первых, что художе­ ственные формы с течением времени обнов­ ляются, во-вторых, что в каждую данную эпоху существует множество форм и на­ правлений, которые, друг с другом взаимо­ действуя, друг друга оплодотворяют, и что поэтому попытка из идеологических сооб­ ражений навязать искусству только какое-то одно стилистическое направление, к тому же еще такое, расцвет которого уже сам по себе давно прошел и закончился, всегда чревата роковыми последствиями и неизбежно ве­ дет к художественной неудаче. Такова первая причина; теперь вторая. По сравнению с тем тоталитарным кошма­ ром, который рисует в своем романе Грос­ сман, мир, изображаемый Толстым в «Вой­ не и мире», кажется почти идиллией; несмот­ ря на все ужасы войны, этот мир еще, так сказать, «в порядке» (может быть, только в некоторых сценах пленения Пьера уже чув­ ствуется дуновение той бесчеловечной жес­ токости, которая век спустя воплотится в то­ талитарных режимах); в остальном это еще вполне «человеческий» мир, живущий своей собственной жизнью, не обращая особенно­ го внимания на политику и идеологию. Вой­ на 1812 года затрагивает, конечно, всех, в том числе и мирное русское население; вообще же частный человек у Толстого может о полити­ ке почти не думать («Жизнь между тем, на­ стоящая жизнь людей с своими существенны­ ми интересами здоровья, болезни, труда, от­ дыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды с Напо­ леоном Бонапартом, и вне всех возможных преобразований»3.) Поэтому конкретные по­ литические явления лежат лишь на перефи- рии толстовских интересов. Он развивает общую историческую концепцию, строит об­ щую философию истории, которая в принци­ пе могла бы быть продемонстирована и на совсем других примерах. Никак нельзя, напри­ мер, утверждать, что Толстой в первую оче­ редь стремится понять именно наполеоновс­ кую эпоху в ее конкретности. Совсем иначе обстоит дело в случае Гроссмана, для которо­ го постижение, анализ, изображение — по­ стижение через изображение — конкретных политических феноменов 20 -го века являет­ ся основной задачей, что обрекает его роман на прочтение sub sp ec ie po liticae . Иначе гово­ ря, на прочтение в первую очередь в качестве романа о войне и тоталитаризме (в резком отличии от толстовского эпоса, который — как и всякое «великое искусство»— не столько рассказывает о чем-то, сколько сам есть что- то). От политики в 20-ом веке не убежишь; бежать некуда; теперь уж никак нельзя сказать, что «настоящая жизнь людей» идет как все­ гда, своим ходом, ни о какой политике не за­ ботясь, совсем наоборот — эта политика то и дело превращает «настоящую жизнь лю­ дей» во что-то кошмарно-ненастоящее, не­ реальное в своем ужасе. Дело, значит, не только в том, что Гроссман лишен способ­ ности к созданию пластических образов, сравнимых с толстовскими, так что читатель почти не видит того, что ему показывают, события и персонажей, но дело еще и в том, что теневой, призрачный и нереальный мир романа сам по себе не поддается, или плохо поддается, реалистическому изображению. Поэтому, на мой взгляд, гораздо ближе к сути изображаемых ими тоталитарных феноме­ нов подходили в 20 -ом веке те авторы, кото­ рые как бы прорывали «реалистическую» поверхность явлений, чтобы добраться до их именно— сути, их «сущности», их, если угод­ но (в платоновском смысле) «идеи». Я имею в виду не столько так называемые антиуто­ 3 Толстой, Л.Н.: Собрание сочинений в двад цати двух томах. Том пятый. Москва 1980. Стр. 159. 162