Сибирские огни, 2008, № 6

Соображаешь?.. Да и Мордвин, когда его в Зейск на опознание возили, сразу допет­ рил, что никакой это не Поршень. У него и наколки совсем другие, и «Марей БАМа» не было. Хотел ротному сказать, тот на него так цыкнул. Думаешь, охота ему воина в дезертирах иметь? А вот трагически погибший на боевом посту — другое дело. Мордвин и заглох... Но это все догадки были, а уж когда тот «гусь» с первой роты раскололся... Ну, с которым вы Поршня закопали... — Раскололся? — не поверил своим ушам Шуст. — Ну да, с полпинка раскололся, когда в первый раз его от бичей привезли. Сам раскололся, его особо-то и не спрашивали... Нашли-то его, если помнишь, Усач и этот, водила с третьей роты. «Гусь» сразу: мол, не бейте меня, я вам все про Шустика расскажу, как он вашего «старика» убил. Ну, и рассказал... Усач ему для порядку пиндюлей ввалил и приказал больше никому ни слова. Хороший мужик Усач, ска­ жи?.. А тебе почему не говорили?.. Да хотел я тебе сначала сказать, что мы в курсе, а потом передумал. Ну, чтобы ты с дурма не задумал с повинной явиться. Хотел ведь? Видели мы, как ты возле вагончика гостевого ошивался, когда мамаша Поршня приезжала. Честно говоря, хотели даже на перехват идти, и от греха подальше тебя тогда ротный в командировку услал. Ну, скажи, была мысль покаяться? То-то... И сюда вот приехал— значит, совесть гложет. Только зря ты, Сань. Вот ты говоришь: «Я убил человека». А Поршень тебя жалел, когда зубы на ночных построениях выбивал, он тебя жалел, когда воровать заставлял?.. А когда мне ребра ломал, щупом «газонов- ским» чуть глаз не выбил?.. Вспомни, сколько он нашей крови попил, и сколько бы еще выпить успел, не прибей ты эту гниду. Да, гниду! Не был Поршень человеком, пойми, не был... Нет, ну, может, когда-нибудь и был, в детстве счастливом, в октября- тах-пионерах, хотя сомневаюсь я. А тут вся его подлая, гнилая натура наружу и вылезла. Совесть... А где она у него была эта совесть, когда он у своего же призыва, у своих же ребят бухло спиндил, а на тебя свалить хотел? Дал бы ты тогда слабину, и остался бы чмом до дембеля. То-то!.. А вот мать его жалко, тут и говорить нечего. Мать-то не виновата, что такой уродился. Но в остальном— себя не вини. Считай— самооборона при попытке насилия. Дал ему по башке, и правильно дал... А знаешь что, Сань, ведь, по идее, я его грохнуть должен был. Так он меня доставал... Да не мне тебе рассказывать... Во сне видел, веришь ли, как машину с Поршнем в пропасть скидываю. Один раз по-настоящему хотел... Помнишь, тогда, у бани... Остальную дорогу Руль молчал, сосредоточенно глядя в лобовое стекло. И толь­ ко когда показался указатель поворота к новому лагерю батальона, ударил по тормо­ зам и протянул Шусту что-то зажатое в кулаке. — Слышь, Сань, ты это... Я в «гусях» тебя чуть чокнутым считал, да и сейчас... А когда ты свою медаль на бочку прицепил, и вовсе... И все-таки вот, возьми. Это не моя, это его — Поршня. Я ж знал, где он свои вещички прячет, вот и унаследовал, когда ты его... того. Хотел обменять на чё-нить путевое, на джинсы, к примеру, или пропить. Но теперь знаю: твоя она. Заслужил, бери! Руль разжал кулак, на ладони его лежала «зеленушка»— медаль «За строитель­ ство БАМа». * * * Старший сержант Шустьев еще не знал, что очень скоро Байкало-Амурскую магистраль перестанут называть стройкой века. Что в газетах всерьез будут обсуж­ дать вопрос: а нужно ли было тратить огромные материальные и человеческие ре­ сурсы на непонятно что, на дорогу из ниоткуда в никуда? Но он знал и хорошо помнил, что где-то очень далеко от его дома, в заброшен­ ном карьере посреди тайги, недалеко от железнодорожной насыпи Байкало-Амурс- кой магистрали стоит поливаемый дождями и заносимый снегом памятник — вко­ панная ржавая бочка из-под дизельного масла с потемневшей от времени надписью «Они топтали мари БАМа». И что блестит на ее боку, привлекая ворон и сорок, солдатская кокарда, выточенная из нержавейки, и тускнеет, теряя позолоту, медаль- «зеленушка».