Сибирские огни, 2007, № 4

ной утки, которая в нужный для комитетчиков момент стала бы свидетелем обвине­ ния, предполагает, вспоминая о пережитом, Нина Михайловна. И дядя Витя, прежде не считавший опасным это место, где не так давно ему позволили уединиться с любимой «под магаданским полушубком», прочтя руко­ пись, не мог не схватиться за голову. Уж если перед ним три пятилетки назад постави­ ли стенку, обнаружив в биографии «шероховатости», хотя его «харбинское проис­ хождение» было вполне советским, то Нину Михайловну, дав ее «созреть», в луч­ шем случае отправят за «сто первый километр», а в худшем— погонят по этапу, как когда-то ее старушек, по-прежнему, оказывается, грезящих насильственным устра­ нением ненавидимых ими большевиков от власти. Он-то по простоте душевной при­ нимал их за безвинно пострадавших, поскольку, право, смешно видеть в молодень­ ких барышнях, какими они были в двадцатые годы, отъявленных террористок, а они, оказывается, пройдя огонь, воды и медные трубы, только уверились в своем предназ­ начении ниспровергателей ненавистного им политического режима. Почему, под­ водя под монастырь других, читавших письменный труд Екатерины Львовны, и для себя не исключают возможности оказаться вновь в местах не столь отдаленных. Дядя Витя посмеивался над бытом старушек, с 1955 года, как освободились, не заимевших даже кроватей, а спящих на матрацах, брошенных на поддоны, которые умыкнули с недалекой стройки: у них, верно, и узелки приготовлены на всякий слу­ чай в дальнюю дорогу. Но старушек, конечно, не тронут, горбатого могила исправит, наверняка посмеиваются кагэбисты, а вот на их «воспитаннице», без сомнения, отыг­ раются по полной, как, посчитают, наступит срок. А ведь Нина, он знает, вовсе не их поля ягодка. Какая из нее бомбистка, если, уже не девочка, плачет, перечитывая, над «Алыми парусами» Грина? Алые паруса для всех— вот ее по-детски романтичес­ кое представление о всеобщем счастье, какое немыслимо в рамках государственно­ го устройства. Любого. Но Нина считает: только этого. С аббревиатурой СССР. Что ж, в оттепели миражи так же возможны, как и в пустыне, даже если не испытываешь жажды. Но в России оттепели всегда обманчивы, особенно ранние и политические, и сменяются, одурманив теплой весенней свежестью и чарующей капелью, жестокими, как в Крещение, морозами. Сейчас, правда, только заморозки, окрашенные кровью новочеркасцев, но, судя по пригасшим литературным журна­ лам, сковывающей стужи ждать недолго... Литературный институт, в котором дядя Витя учился заочно, всегда, а особенно в шестидесятые-семидесятые годы, был, пожалуй, самым вольнодумным высшим учебным заведением Советского Союза. Если в стенах Дома Герцена языки еще прикусывались, то в общежитии на Добролюбова, 9/11 они полностью развязыва­ лись, и здесь говорилось такое, о чем немногие советские граждане, относящие себя к инакомыслящим, остерегались шептаться и на кухнях. Причем никто из будущих или уже состоявшихся «инженеров человеческих душ» ничуть не сомневался, что хлипкие, пусть и двойные, из оштукатуренного картона, межкомнатные стенки об­ щаги имеют «уши». Почти все были глупо уверены, что им-то, отмеченным свыше, почему и оказались студентами единственного в мире «писательского» института, дозволено больше, чем другим. И те, кто тайно или явно курировал литераторствую­ щую поросль, похоже, поощряли эту наивную самонадеянность. Им, вероятно, было выгодно и удобно, не расходуя сил и средств на агентурную работу в массах, анали­ зировать настроение и брожение умов в обществе, полный срез которого и пред­ ставляли питомцы вуза имени Алексея Максимовича Горького, особенно заочники. Кому-то из нас, учившихся в ту пору, раньше или позже несдержанность языков аукнулась. Но, если откровенно, мы все только бравировали инакомыслием, не буду­ чи инакомыслящими по сути, а в поэтических или прозаических опытах, поверяемых бумаге, а затем считываемых с нее руководителями творческих семинаров и сотруд­ никами редакций газет, журналов и издательств, блюли режим самоцензуры. Боль­ шинству сочиняющих, правда, это только казалось. Все мы жили тогда иллюзиями. Поэтому и литература была добротной и на взлете, и советский народ был самым читающим в мире, пусть народ, как и пишущие для него, и знать не знал, что это за слово такое— rating. Впрочем, насчет добротности советской литературы— это тоже иллюзия, ина­ че бы сегодняшняя макулатура не погребла под собой художественные произведе­ ния, считавшиеся тогда кладезем духовности, и такого падения нравов, наблюдаемо­ го ныне, не случилось. Из десяти тысяч литераторов, имеющих официальный статус НИКОЛАЙ БЕРЕЗОВСКИЙ БЕЗУМЕЦ С ТУСКЛОЮ СВЕЧОЙ...