Сибирские огни, 2007, № 4

любви. Поэтому, отдавая должное лучшим представителям правозащитного движе­ ния, которые, предвидь они результаты своей деятельности, занялись бы более по­ лезными для блага Отечества делами, вернусь в тихую Умань начала второй полови­ ны прошлого века, где под свою почти материнскую опеку взяли юную женщину две старушки. Растратив пыл молодости в политической борьбе двадцатых-тридцатых годов, не испытав радостей материнства, вынеся унижения гулаговской неволи, но не отре­ шившись от прежних убеждений и устремлений, а как бы законсервировав их в себе до лучших времен, они, конечно же, не упустили возможности залучить в свои сети неокрепшую душу. Несомненно, как считали, с благими намерениями, на поверку же, однако, с подсознательным, как ни крути, умыслом: продолжить себя. Не физи­ чески— духовно. В Нине Михайловне они реализовали нереализованный в их цвету­ щую пору инстинкт продолжения рода, о чем, возможно, и не догадывались, и реа­ лизовали успешно. Поскольку их «воспитанница» благодарна своим «искуситель­ ницам» и посегодня, хотя как раз они-то и сделали ее сначала соломенной, а затем и безвозвратной вдовой. В них причина всех бед Нины Михайловны и страданий дяди Вити. Да старуш­ кам, представляющим смысл жизни в борьбе за какую-то высшую справедливость, было на это наплевать. О просто человеческом счастье просто людей они, верно, никогда и не задумывались, строя в своих фантазиях эфемерные «города Солнца» всеобщего благоденствия, что, право, было бы смешно, если бы их утопии не обора­ чивались в итоге реальными трагедиями и кошмаром в жизни других. « Память , — с трепетом вспоминает Нина Михайловна эсерку Олицкую, — возвращала ее, видимо, в то кипение-бурление 20-х годов, хотелось осмыслить этот серый покой, расцвеченный красными флагами, плакатами, портретами... Она убеждена была, что, будь эсеры менее доверчивы, большевики не смогли бы захватить власть. Я заметила, помню, что, возможно, тогда они были бы менее чистыми, на что Екатерина Львовна решительно отреагировала отрицанием. До конца дней она сохранила верность своим товарищам, не принимая никаких обви­ нений в адрес эсеров-центристов в терроризме. Программу партии эсеров счи­ тала единственнореально выполнимой в России. Вразговорах с Екатериной Львов­ ной часто несказанным слышалось: мы что-то делали, что-то сделали; а вы, мо­ лодые, что вы делаете, что хотите сделать?..» Вот он, иезуитский крючок, на какой и подцепилась Нина Михайловна, романти­ ческую натуру и неудовлетворенную любовную страсть которой верно распознала изощренная в прошлой агитационно-пропагандистской деятельности эсерка. Ее не­ угасший разум требовал решительных действий, но уже дряхлой плоти эти действия были непосильны, и тогда она, тонко воспользовавшись доверчивостью неопытного ума и неискушенностью в социальных и политических дрязгах вчерашней студентки, годящейся ей в правнучки, буквально ее зомбировала. Через Нину Михайловну ста­ рушка на деле стала осуществлять свои бредовые желания, схожие с вампиризмом. Нине же Михайловне казалось и продолжает казаться, что на тропу не кухонного, а действующего инакомыслия она встала в результате собственного пересмотра при­ витого ей с детства набора ценностей и прежнего своего отношения к жизни, сфор­ мированного действительностью, в общем-то не ставящей ей палки в колеса. Но послушаем Нину Михайловну дальше, психику которой умело перенастра­ ивает своими поучениями эсерка Олицкая: «Помню однажды ночной вопрос Екатерины Львовны. Мы говорили до него о цивилизации, о достижениях ее. И вдруг: «Как, по-вашему, что гуманнее, ка­ кая казнь — яма средневековая, костер или пуля через невидимое смертнику окошечко?..» Вопрос был задан неожиданно, я ответила тут же, в пылу спора: «Конечно, пуля!» — «Вы серьезно так думаете? Пуля, по-вашему, гуманнее? И вы считаете, что общество, придумавшее электрический стул, расстрел, выросло в своем гуманизме?..» Нина Михайловна вроде бы понимает, что ставить таким образом вопрос нельзя, но, не находя на него ответа, подавленно молчит. А ответ вот он, перед ней— ночной призрак во плоти, мечтавший, похоже, когда-то тоже о романтической пуле, но затем на собственном опыте убедившийся, что предпочтительнее— яма. Предпочтитель­ нее—-потому что яма, как бы глубока и смрадна она ни была, вселяет все же надеж­ НИКОЛАЙ БЕРЕЗОВСКИЙ Ц&Щ БЕЗУМЕЦ С ТУСКЛОЮ СВЕЧОЙ...