Сибирские огни, 2007, № 4

половине: \ вы—-паря в облаках, мы— стре­ мясь к сердцевине». Итак, жизненный путь альтер эго поэтес­ сы, как в той «Сказочке» про треух, не при­ вел ее в мир счастья и гармонии. Он так и остался сугубо горизонтальным, земным; вертикаль не стала для нее лестницей в небо — скорее спуском в ночь души. Тут-то и воз­ никает образ круга-возврата-кольца, отпус­ кающий наконец-то на волю ее мысль и чув­ ство. Их истоком и одновременно финалом является познавшая печаль и тоску повзрос­ левшая душа героини (хотя книга и является «линейной», автобиографической). «Прият­ но путешествовать по свету, \ из комнаты не выходя!»— это двустишие можно поставить девизом ко второй половине книги. И так же приятно думать о цветах «под крышей дома», о вьюге, отогревшей сердце подру- ги-злопыхательницы и даже о верблюде, на котором можно кататься тоже виртуально. В этом кругу «осенних», закатных мыс­ лей закономерны строки о листопаде, кото­ рый дарит героине двойной «билет» — и на ее «финал», и на «трамвайное кольцо»: «Осенняя печаль не объявляет бал, \ Для про­ зевавших старт ее великой смуты \ Опустят­ ся с небес билеты на финал. \ И я возьму один, и весь мой путь недлинный \ к трам­ вайному кольцу, шурша и трепеща, \ мне будет душу греть галантный лист осины, \ прильнувший к рукаву промокшего плаща». Эти стихи — апофеоз той пожизненной «не­ красивости», которая так и не смогла найти дорогу к «заоконному» миру красоты. Путь туда, наверх, для нее, остановившейся, как дед Кузьма, на полпути, возвращается вниз и назад, к привычному миру привычных ве­ щей и явлений. Героиня ведь еще не соглас­ на на финал, на окончание пути, который превращается таким образом в круг-возврат, кольцо — символ мечтающего, фантазиру­ ющего и вспоминающего одиночества. Именно этим — воспоминанием — от­ крывается третий и последний раздел книги и жизни героини под названием «Тема». «Глаза закрывая», она видит дом своего дет­ ства. Отца, «кареглазого, смуглого грузина», черный «37-й», после которого «четверть века на белом свете \ будет мама моя вдо­ вой». Не выходит, как видно, у Е. Кордзахия мемуаров в благостном, расслабленном по­ нимании этого слова. Напротив, характер и твердая, почти прямолинейная ясность уга­ дывается в них. И потому кольцо ее поэзии крутится в обе стороны времени — и в про­ шлое и в настоящее. И потому тема каждого последующего стихотворения непредсказу­ ема. В «Рождественском репортаже» автор горько смеется над нынешним новорусским Богом: «Над нами — Бог, но от обилья месс \ он простудил свои босые ноги \ и никогда не спустится с небес, \ а нам — не вознес­ тись в его чертоги». А в стихотворении «Пе­ ред рассветом» говорит о врожденном раб­ стве обитателей городских зарешеченных квартир, на которых небеса махнули рукой: «Впрочем, нам ангелы не доверяют, \ если в такие святые (перед рассветом. — В. Я.) часы \ вольную волю олицетворяют \ лишь обла­ ка да бродячие псы». Впрочем, сама обитательница такой квартиры, героиня Е. Кордзахия часто не уве­ рена в себе и своей поэзии. Смена настрое­ ний при этом усиливает афористичность сти­ ха. Вот ей кажется, что «я все — сама, \ от первой буквы до последней точки. \ Но пра­ щуры, не знавшие письма, \ безвестные — стоят у каждой строчки». Здесь тылы ее по­ эзии кажутся ей крепкими и прочными. А вот в другом стихотворении о шуме из со­ седних квартир слова о «моих тщаниях без­ звучных» звучат откровенно двусмысленно: главное здесь в том, что «не прозвучала» она на всю страну и весь мир, осталась для сла­ вы «беззвучной». Может быть, потому, что, как пишет Е. Кордзахия в посвящении М. Мудрику, у ней «отсутствует чудинка». А может, появился у нее еще один враг настоящей поэзии — благополучие? В сти­ хотворении «Поэт» отом, как пришли «и уют, и покой, и тепло», а вместе с ними «пустая страница» и поэтическое бессилие, есть, очевидно, и что-то личное. Ибо кумир по­ этессы не какой-нибудь «тихий лирик», а гро­ могласный Маяковский, память о котором «давно взошла на небеса, \ ей пригодились ваша мощь и хватка». Она и сейчас верит в чудо его пришествия, как это бывало рань­ ше: «В мой робкий мир, придавленный тще­ той, \ в глухую коммунальную пещеру \ вры­ вался вихрем голос молодой \ и возвращал утраченную веру». Но уже в другом стихот­ ворении она готова попрощаться с тем про­ шлым, из которого пришел Маяковский: «Прощай, эпоха — братская могила \ трус­ ливых покаяний и грехов!». Как тут не пове­ рить в то, что «вот раскручусь с тоской и все начну с начала, \ дострою все мосты, докра­ шу все рассветы, \ мазки сгоню в цветы, \ цветы свяжу в букеты, \ войду в апрельский сад». Однако и эти «верующие» строки — лишь звено в цепи ее быстро, по закону коль­ ца, меняющихся настроений. У автора есть стихотворение, целиком посвященное этому кольцевому ритму ее поэзии: «Я все еще хочу везде успеть, \ в не­ делю вбить хотя бы две недели, \ я в час ло­ жусь, а в шесть встаю с постели, \ когда не всяким птицам впору петь». Кажется, вот он, желанный темп жизни и творчества. Но пос­ ледняя строфа все сводит на нет: «Но иногда мне видится предел. \ Опять спешить?.. Куда?.. Я так устала...». Многоточия тут «го­ ворящие»: они против успокоительного «иногда» в пользу «часто», а то и «всегда».