Сибирские огни, 2007, № 4

царь-пушки и сразу бы снялось воронье, запо- лошно грая, с маковоккрестов и останскинской иглы,.. Да, знать, пушката заржавела иль порох окончательно подмок). Само красноукрашен- ное слово, его винная возбуждающая крепость имеют воспитательную сердечную силу, кото­ рой в большинстве и бывает достаточно, чтобы подвигнуть, возбудить душу. Мысль часто ус­ тупает дорогу чувству слова, его оттенкам, красотам и энергии, ибо нравственность, поря­ док жизни вырастают именно из чувства, из правды чувств, из философии чувств, которые хранятся, консервируются ипередаются в поко­ лениях через слово. Слово—живая благодатная эссенция чувства, отсюда и тяга к красно укра­ шенному слову... Апространственная, полноводная и вместе с тем вольная, какрека, фраза наша, откуда она? И неужкторешит, что она явилась к нам с Запа­ да, как некий дар иной культуры?Да нет же, это наше богатство, доставшееся в наследство из тьмы веков. В насыщении метафорой, в музы­ кальном, вольном сочленении слов, в глубоком дыханииипесенномритме строкинам открыва­ ется характер народа, раскованность его нату­ ры, когда тебя не не понукают и не гонят под плетью, какраба, нагалеры, но есть возможйость в доверчивой беседе не только высказать чув­ ство, но и выпеть его. «Слово о полку Игореве» — не поэма вназидание, но ритмическая много­ образная повесть, писанная вдухе того времени, в его обычае, одна из многих погибших, чудом восставшая из пепла. В этиже примерно годыДаниил Заточник пишет князюсвоему: «Ибо я, княже господине, кактрава чахлая, растущая под стеною, на кото­ руюни солнене сияет, нидождь недождит; так и я всемиобижаем, потомучтоне огражденя стра­ хом грозы твоей, как оплотом твердым... Ибо, господине, кому Боголюбове, а мне горелютое; кому Белоозеро, а мне оно смолы черней; кому Лаче-озеро, амненанемживе, плачгорький; кому Новегород, а у меня в доме и углы завалились, так какнерасцвело счастьемое». Вот иплачет будто, жалуется на невыноси­ мостьжизни, нокаков стройегопослания, сколь­ кодуховности и вместе стемтвердости натуры. Ине прочитываетсяли за этими строками буду­ щий огнепальный Аввакум с его постоянно за­ давленной истерзанной гордыней и мукою за Русь. Кто решит, зачем понадобилось затворни­ ку так изукрашать свой плач, превращая его в цветник? Да потому лишь, что тогда верилось в необычную, бесконечнуюжизнь слова, в егокра­ соту, его притягательность и целительнуюсилу, а русский язык еще не знавал препон и не чуял грядущей затяжной борьбы за свое существова­ ние народнойземле. Тутне далеко идо причета, до того языческого плача-просьбы к богам, из которого родилась обрядовая песня. Сложная цветная метафора, ее сгущенность—не отлож­ ной напыщенности сердца, неот безделья ине от тупости ума, но от глубокой веры, переполняв­ шей душу затворника. Язык — народ; слово — его душа. Душа писателя переливается в его строку; письмо и душа—два сообщающихся сосуда; чемполнее душа, тем полнокровнее слово. От простого к сложному—путь всякого мастера. Но не наобо­ рот, как пытаются нас уверить казенные «охра­ нители»языка. .. .Истоки нашихтворческихжеланий, каки сам характер, надо искать в исторических кор­ нях. Так и строй нашего письма имеет сугубо национальнуюисторическуюосновуинеподле­ жит переделке.