Сибирские огни, 2007, № 4

ка; пусть и не состоится он, но пережитый миг блаженства за книгою был, и вот этот краткий мигдушевного волнения и украшает будничную серуюжизнь. Со словом шутки опасны, за ним нужен глаз да глаз. У чиновного свой «союз герметиков», он служит ему как верный пес и потому он пуще неведомых сил боится нарушения всякогорегла­ мента, установленного властью. И потому изо всех сил своихдержится за норму. .. .Нормой или мероюживет художник?— это вопрос не праздный. Норма-это пайка, ло­ моть, государственный способуправления наро­ дом, онабылаусловной во все временаизависит от чина личности в иерархической лестнице и лишь подчеркивает социальное неравенство. Мера—природная, эстетическая категория ине зависит отжелания даже самого властного чело­ века, но создаетсятысячелетиями национально­ гоопыта, вернее—онаизымается изживойпри­ родыи принимается человеком, как единствен­ ная гармония. Мера— это сердцевина красоты, и выступить противрешится лишь нахрапистый противник природного равновесия. И не слово виновато (просторечное, диа- лекгное и т.д.) что нарушается пороюгармония произведения; оно рассыпается, не склеивается, ибонарушенамера в соотношенииобразоввтка­ нитекста; воттакже если маловтестедобротной муки, но много лебеды или мха, то лепешкарас­ сыпается, не сбирается в кучку, и ежели что и получается от подобной выпечки, то цветатем­ ного, вкусатошнотного, сути ненажористой. Когдамыпритесняем народное слово, тем самым противимся духовной свободе народа, возражаем сердечному согласию, чувственной гармонии меж человеком и той природной сре­ дою, кудаон поместил себя... 3. Я еще застал время, когдамезенскиедевки- хороводницыпели на вечорках: ...Да вынимала да петербургское сукно, Да я кроила да все прикраивала Ай да ко кафтану, да приговаривала: «Ай да уж ты будь, кафтан, не долог, не широк, Ай да по подолику раструбистый, Да по середке да пережимистый, Да по плечикам будь охватистый, Да молоду князю прилюбистый. Да чтоб легохонько ему на конике сидеть, Да хоробренько на коничке скакать...» Отчеготак необоримо в народе движение к живому слову, откуда в человеке живет неиско­ ренимая страсть к украшательству речи? Нет бы стремиться к простоте, достичь той краткости, когда, казалось бы, хватает одногокоренного сло­ ва, чтобы выразить чувство. Некоторые крити­ кии призывают к этой краткости, видя в ней бу­ дущее. «Но ведь инаяпростотахуже воровства». Иподпоркойподобномумнениюразвелось нын­ че множество подельщиков литературы, кого раньше ина порог СоюзаПисателей не пускали, аонинынче баломправят,да ещепьпцатся,через губу разговаривают сименитым в прошлом пи­ сателем, де, старый ты огрызок, твое время ми­ нуло, не суетись под ногами со своей «художе­ ственной стряпнею». Уподобныхподмастерьев выпала из книг живая жизнь, а значит и выпало живое слово. Это что, подобные «письмоводите­ ли» станут охранять русское слово? Да они, как компьютерные мыши, обгадят его, повыгрызут со всех сторон, да и пересмешничая, переменят на«латынский»... Украшениежизни вообще свойстворусско­ го человека, он не хочет прозябать в скудости чувств: его земляная натура, его биологические привычкипродления рода постоянно натыкают­ ся на препятствия духа, живой его души, неуми- раемой и бунтующей. Ине случайно ведь «косье в землю, а душа в небеса». Извечный конфликт, противоборство красоты и пользы, но именно деревенщина достиг гармонии, высшего равно­ весия, найдя пользу красоты и красоту пользы. Он не сыскал Закона Правды, домогаясь и раз­ мышляя над ним, ноотыскал пользу, полезность, необходимость красоты. Крестьянин творил красоту по сердечномужеланию, он дышал ею, как воздухом зачастую и не понимая значение слова «красота». «Хорошо, и всё тут». Отсюда и нежелание его говорить в простоте, постоян­ ное украшательство речи, отсюда в такой цене баюнки и сказочники, отсюда втакой чести мас­ терица красно сказать и жалостно выпеть, от­ сюда такое богатство песенное и былинное (бо­ лее двухсот томов). Все оно изошло из сердеч­ ной жажды испить из святогородника. Я знавал женщин, которые говорили лишь присловьями, нимало не понуждая себя, не насилуя придум­ кою. «Красно украшенное слово»—это сердеч­ ный праздник. Многолив городскомобиходепонятийсло­ ва «лёд»?Ну, два-три, и голованаша споткнется. Ведьтаклегко обойтись этимзапасом. Но только у Белого моря подобных родственных слов бо­ лее пятидесяти, а по всей Руси Великой станет и далеко за сто. Для ветра в Поморье нашлось у народа сто пятьдесят сравнений... Для снега— шестьдесят пять образов. (Но, увы, большин­ ство этих слов упрятано суровыми охранителя­ ми языка в убогое диалектное стойло). Значит, живет врусском человеке неясное томление ус­ ложнять, богатить язык. Самнароддобивается в своей речи той «эссенциозности», за которую критикачастенькохулитписателя, считая этоне­ достатком литературного письма: де, слишком кудревато, непонятно, надо всловарь лезть. На­ род бежит от словесной простоты, видя в ней сокрушение душе, тайную проказу, душевную погибель, ту сердечную немоту, когда победу торжествует самое низкое, казарменное, нищее слово. (Что и видимна нашемтелевидении, под­ павшем под власть «образованна» и ростовщи­ ка. Эх, пальнуть быпрезиденту из кремлевской