Сибирские огни, 2007, № 4

Иготов, «как за себя, //за все поступки //родного моря отвечать». Если вспомнить ряд других стихов А. Кухно того же периода (о некоторых выше уже говорилось), то станет, совершенно очевидно, что здесь не декларация, не риторика и ужтем более не поза, а выно­ шенное убеждение, вполне согласующееся с егогражданским, нравственными художничес­ киммаксимализмом. Вместе стем огромноемореобщественного бытияпоэтнемыслитбез своего семейного царства-островка, плывущего по его просторам. Что бы ни случилось, он не может его покинуть («но царством собственным бросаться //я, государь, //никак немог»), ибо сердцем понимает, что без малого не бываетбольшого, абез крохотнойсемейной капли-молекулыне полно и великое море народное, что со «звонкого горя детского» начинаются великие траге­ дии. Поэтому тот, ктоне посчитается «с малым горем»ребенка, «не посчитается и с морем». А. Кухно словно быповорачивает оборотной стороной знаменитуюмысльДостоевского о том, что все трагедии не стоят слезинки замученного ребенка. Апотому: Плыви, плыви, счастливый остров! Мне твой веселый костерок— пусть не решенье всех вопросов, но свет и правда этих строк. С тобой в родном морском просторе иду за синий окоем ипомню помнюнапрестоле оназначениитвоем... Причтении этих строк возникаетощущение, что их авторнечтопринципиально важное решал здесь и для себялично— нетолько поэта и гражданина, но и семьянина. Все познается в сравнении. Мерачеловеческой беды—тоже. Темвышеитягостней она, если связана не с естественными человеческими недугами или природными стихиями, не с вражьей силой со стороны, а с чудовищными аномалиями, рожденными в пучинах родного российского моря. Оглядываясь на горькие времена сталинских репрессий, когда «подло, именем народа //бесчестье насаждал тиран», «когда ни матери, ни сына //за ради красного словца//непощадит самаРоссия//во славу грозного«отца», авторпоэмынапоминает об этом в гневно-взыскующем монологе. И страшнее всего по убеждениюА. Кухно, что там, «где чувстватолькодля парада, //там зло возводится в закон; //гдекапли, винтики, песчинки, //а не Живыесущества, //тамне любовь—одни бесчинства, //тамтрын-трава все острова». Впрочем, по закону древнегреческого катарсиса, наверное, «геенна огненная» репрес­ сий не только испепеляла, но и рождала сверхпрочные человеческие кристаллы, которые противостояли распаду, спасая общество от гибельного перерождения: Но, может, потому и живы моя любовь, мой костерок, что кто-то шел сквозь все режимы и просто каплей быть не мог. Для А. Кухно они— настоящие герои. При этом поэт не оспаривает и подвиги героев Гражданской и Великой Отечественной войн. Однако «они ясны, как флаги, как в море— соль, как дрожжи в браге». Героизм же тех, кто без вины виноватый с клеймом «врага народа» прошел этапами через самые глухие имертвыероссийскиеуголки, для автора поэмы такженесомненен. По тюрьмам и ссылкам, по лагерным зонам трудомнепосильным, великим позором чудовищной ложью допросов ночных испытана верность героев моих. Выпавшим наихдолюмытарствам отведеназначительная (инаиболее сюжетная) часть поэмы. Весьма скупыми художественнымисредствамиА. Кухноудается передатьтрагизм су­ деб своих героев, для которыхдавно привычными стали и «зоны», и «колючка», и «шмоны», и «ненависть вокруг». Даже окружающая природа, где «как вышки—торчатдерева. //Какпсы —ощетинились дебри. //Как проволока—трава», враждебна. Но куда горестнее свыкнуться смыслью, что сделался (пусть и самтого нежелая) причиной несчастья своих близких. Отдавая дань мужеству, стойкости, воле кжизни своих героев-политзаключенных, ав­ торпоэмы«Море» не забываетитех, без когоим крайнетрудно было б все вынести, выжить, не сломаться, — их верных жен, которые, бросив обжитые квартиры, «как одержимые, по