Сибирские огни, 2007, № 4

социалистической истории. Еще памятен был XXсъезд КПСС, где развенчали и осудили «культличности». Открылись воротагулаговскихлагерей, началась реабилитацияполитзак­ люченных. Репрессированные сталивозвращатьсядомой. Соднимиз них другомкомсомольскойюностиотца,Медведевым—А. Кухноблагода­ ряАнтонуДаниловичупосчастливилосьпознакомиться. ГеоргийМихайловичоказалсяудиви­ тельным человеком. Поразила в первую очередь его интеллигентность —•крестьянина по происхождениюизекасмноголетнимстажемволеютрагическойсудьбы. Нуато, чторассказал Медведев о каторжном периоде своей жизни, безусловно, оставило глубокий след в душе поэта, высеклотворческуюискру, от которой вспыхнули стал разгораться замысел поэмы. В конце 1936 года он, инструктор политработы конвойных войск, был арестован по надуманномуобвинениюв «троцкистской, антисоветской, контрреволюционнойдеятельнос­ ти». Азатем двадцать лет неволи (какнапишетА. Кухно в поэме «Море»: «четырнадцать каторг и тюрем //уже у него за спиной»). Его супруга, Надежда Павловна Медведева, с детьми всюду следовала за ним. После реабилитацииМедведев работал в новосибирском Академгородке начальникомконтрольно-ревизионного отделаСОАН, был награжденорде­ ном «Знак Почета». Пройдя сквозь жесточайшие испытания, он не озлобился, не потерял веру в свой народ, свою страну. Поэта, исповедующего душевное самосожжение воимятого, чтобы«весьмирочелове­ чить», такиелюдинемогаи не привлечьине вдохновить, немоглине статьдлянегоподлин­ нымиобразцамистойкости, нравственноговеличия, примерами высокойгражданской ичело­ веческойлюбви. Ине случайно гулаговские главыпоэмыА. Кухно посвятил супругамМед­ ведевыми семье репрессированного ленинградскогожурналистаА.Н. Алексеева. Правда, начинается поэма «Море» скорей как бытовая лирическая драма. Герой ее приезжает к южномуморю внадежде найти успокоение после семейного разлада, обрести под размеренный шум прибоя душевное равновесие, однако теснят его сердце грустные воспоминания о былой светлойлюбви, «лодка» которой«разбилась о быт», и—«где оно, то равновесие»?—становится «очень худо сердцу человечьему». Настолько худо, что краски, и звуки моря оно перестает воспринимать. «Какже это вышло, //море голубое», кто виноват в случившемся?»—задается вопро­ сом герой поэмы, но какого-то определенного ответана негоне звучит («какпопал, не знаю, 1/в царскуюнемилость...»). Скорее всего, «оба втомвиноваты», хотя, возможно, и он, своей семейнойдержавы, «царьневажненький». Всплывает еще одна серьезная причина: «Простимне, маленькая //моядержава, //что не одной тобой //душа дышала...». Признание это наличнуюдраму героя поэмы заставляет взглянуть уже по-иному. Более того, оно становится и своего рода поворотныммоментом в дальнейшемразвитиипроизведения, котороеиз интимно-лирическогопревращается в соци­ ально-историческое по существу и гражданственное по звучанию. Начинается разговор «о времени и осебе». Разговордля герояпоэмысовсемнепустойи не праздный. Всвоейжизни он подошел к определенной черте. Но чтобы переступить ее и идти дальше, необходимо понять и осмыслить как себя самого, так имир, вкоторомживешь, определить свое место в нем,духовные и нравственные ориентиры. Автор совершает краткий экскурс в недавнюю российскую историю, где были и «та­ чанкиглавные большевиков», ифашистскиедоты, которые закрывали своимителамибойцы, и стоически умиравший на морозе советский генерал, в котором без труда угадывается Карбышев, иделает вывод, что «Россия—море геройских суцеб». Вполне конкретное в начале поэмыморе, чьи «волны берег лижут», превращается в многозначную и емкую социальную метафору, выражающую в первую очередь величие Родиныи судьбынародной. Образ моря и паруса достаточно традиционен в русской поэзии. Но у А. Кухно он, начиная с задающего тональность заголовка, сквозной, стержневой. Как на крепком гвозде, держится на нем вся сложнаямногоплановая картина этого поэтического произведения. Кто же он, поэт (а лирический герой чем дальше, тем больше сливается с ним), по отношениюк морю? Росинка, капля, в которойможет отразиться поверхность моря, но не его глубина? Нет, у поэта другая мера причастности и родства: «Не капля в море, // не росинка—//я человек. //Я твой, Россия!..» Более того— Любимый или нелюбимый, — я знаю истину одну, что сердца моего глубины вбирают моря глубину. И, с кем-то ссорясь или споря, с того и лезу на рожон, что в самойглавнойпесне моря я весь—как есть—отображен. АЛЕКСЕЙ ГОРШЕНИН БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ ПОЭТА