Сибирские огни, 2007, № 4

АЛЕКСЕЙ ГОРШЕНИН БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ ПОЭТА Ночемдальше, темтруднее становитсяразжигать «поэтическийкостерок»,тем сильнее сопротивлениеслова. Даже сприродой поэтне в силах слиться, какпрежде. Молчит привиде нее его «песенная душа». Поэт винит в томприроду, но ястреб, с которым в стихотворении ведется диалог, сурово осаживает его: дело не в природе, а в самом себе («ты сам ей нынче изменил»)—не равнодушного холодного созерцания, а горячего участия требует природа («За песню—песенная страсть».). Следыэтой болезненной «ломки», итогомкоторойстановится стремительноеличност­ ное, творческое и гражданское взросление, хорошо заметныво многихпоэтическихпроизве­ денияхА. Кухно первой половины 1960-х годов. Особенно в тех, где он пытается выразить свое видение поэтического бытия, определить кругцелей и задач творческойличности, свя­ занной сжизньюобщества. Основнымиже координатами поэтического бытия А. Кухно становятся ранимость и душевноесамосожжение. Казалось бы, ну чтотут особенного—ранимость? Без нее, без способности сопережи­ вать, остро реагировать на чужую боль и беду как на своюи поэта-то быть не может. Но у А. Кухноранимость из чертыхарактера, свойствадуши, психологическогокачества превра­ щается взнаковое понятие, впоэтический нерв исимвол. Иеслидо сихпорподразумевалось, чторанимость—одно из начал поэзии, тоА. Кухноширокораздвигает ее горизонты, объяв­ ляя, что она— «начало всехначал»: Ранимость... Странное какое понятье!.. Это от нее звезда зажглась в степномпокое, пылит и светится жнивье; ипеснюзатеваютлюди, смеются, плачут— все не в лад! — неосторожно любят, судят, низводят и боготворят... Ив нихживет необходимость любить идумать по ночам про эту самую ранимость, что есть начало всех начал. Ранимость болезненноотражается на собственномсердце поэта, но она ипрочно связы­ вает его с людьми—ему «по одной дороге с ними» и нет для него «иных путей». Рецензируя книгу«Ранимость», И. Фоняков счел этоназвание «вчем-тодерзким, в чем- то полемичным»1.Унекоторых, по словамА. Лиханова, «названиеСашинойкниги—«Рани­ мость»—вызывало возмущение»2.А коллеги-писатели на одномиз обсуждений и вообще обвинили поэта застихио ранимости в нескромности. Благо, АнатолийНикульков, вступив­ шись, заявил со свойственной ему категоричной афористичностью: «Чрезмерная скром­ ность стихов не рождает»3. Хотя и вся-то дерзость, нескромность, полемичность заключа­ лась лишь в том, что А. Кухно не стал здесь прятаться за спину «лирического героя», а прямымтекстом (какчасто ипоступал в своих поэтических исповедях) выразил самого себя, а «героем» сделалодноиз главныхкачеств собственнойдуши,—но сделалтак, что это стало и фактом настоящейпоэзии, и одним излучших, даже программных его стихов. Мысль о полной творческой самоотдаче тоже не нова. Пастернаковское «цель творче­ ства— самоотдача, анешумиха, не успех» варьировалось поэтаминаразныелады. Но какое это имеет значение, если речь идет не просто об очередных размышлениях «на тему», а о выражении своегопоэтическогосуществаи самосознания, еслинеобходимосказатьо«прави­ лах», по которымтебядолжны судитьчитатели. Именноэто, надодумать, идвигалоА. Кухно, когда создавал он еще одно свое «программное» стихотворение «Творчество». Написанное практическиодновременно с«Ранимостью», онои внутренне снимтесно связано. Душевная обнаженность, обостренная, ставшая чутким поэтическимнервомранимость и задачи твор­ ческие диктует соответствующие, и отношение к слову: Не баловство, не разоренье — то плоть живая 1 «Комсомольская правда», 23 дек. 1965 г. 2 О друге. (Из личного архива А. Лиханова). 3 Макарова Н. Гори, душа!.. Гори высоко!.. Очерк-воспоминание.