Сибирские огни, 2007, № 4

АЛЕКСЕЙ ГОРШЕНИН ¿£вШ БОЛЬШОЕ СЕРДЦЕ ПОЭТА ствии полушутя, полусерьезно А. Кухно признавался, что было у него, включая родную, несколько мам. Однаиз них—АлександраМихайловнаПросвирина. Шура Кухно «целыми днямипропадал в ее комнате», согретыйтепломизаботойэтойдушевнощедрой, жизнелюби­ вой, от природы одаренной, энергичной женщины. Она первая ввела его в мир великой русскойпоэзии: познакомила со стихамиПушкина,Лермонтова. Икроме АлександрыМихайловны, вспоминал А. Кухно, «вокруг было немало хоро­ ших взрослыхлюдей, но,—уточняетон,—до нихнадо былодоплыть самому» и, «если бы неласковый голос бабыСани—недоплыл бы». Воспитывала и строгая, а затем и вовсе суровая атмосфера предвоенных, военных и первыхпослевоенныхлет, вкоторой взрастало,до срока взрослея, поколениеА. Кухно. Пора эта достаточно хорошо отображена в советской литературе второй половины XX века. Хо­ лод, хронический голод, жареные тошнотворные картофельные «мундиры», голода этого не удовлетворяющие. Шуре Кухно еще немного повезло. Благодаря бабе Сане он попал на детскуюплощадку. «Здесь собирали школьников после уроков, кормили жидким супом из мороженойкапустыи овсяной кашей, заправленнойэкспериментальным комбижиром, напо­ минавшимне то автол, не то солярку. Некоторых с комбижиратошнило и рвало». Но остро задели сердце поэтане эти вполнетипичныедля военноголихолетьяматери­ альныелишения. Первоесознание «народногогоря, крайнейбедности, всеобщейжестокости и благородства» запечатлелось у него вдвух по-своему символических деталях. Однажды учительница выдалаШуре Кухно ордер на получение парылегких хлопчатобумажных но­ сочков. Былиони влютуюстужу зимы 1943—44годапрактически бесполезными, но ордера выдавались в основномдетям фронтовиков, ккоимА. Кухноне относился, и неожиданный дар возвышалмальчикав собственныхтазах икакбыуравнивал вправах стеми, ктоимелна это более серьезные основания. На путиШура встретил странного старика, одетого во что- то синее. Оказалось, «на нем не было ничего, кроме нательной рубахи и кальсон, густо выкрашенныхшкольнымичернилами... Рукиу негобыли красные, большие, неподвижные, лицо в черных кругах обморожений, во взгляде, в походке, во всем его облике сквозило какое-то подчеркнутое спокойствие и решимость». Толи бандиты егораздели, то ли проме­ нял верхнююодежду на продукты, чтобыдетей накормить... Но стал он для поэта А. Кухно не просто знаковой, фокусирующей фигурой военного лихолетья, а еще и неким камертоном эстетической меры. «Ни мороз, ни бедность его не испугали, -—замечаетА. Кухно, —а вот наготы своей—устыдился. Тут и пришли ему на помощьшкольные чернила». Этот «синийстарик» вставал каждыйраз в памяти, «чтобыеще раз предупредить: лирик, обнажаясь, не забывай об «исподнем», соблюдай приличия!...» И А. Кухно не забывал. Все его поэтическое творчествотому подтверждение. Новотчтолюбопытно: возникнув врассказезрелогоужеА. Кухно«Откудаазь есмь...», в егопоэзии«синийстарик»никакогоотзвуканенашел. Хотя, безусловно, ион, и белые носочки, имногиедругиесобытияидеталитойпорынасердцепоэтаотражались, становилисьпитатель­ нойсредойего«ранимости». В чемубеждаютмногиестихиА. Кухноо военномдетстве. Выразительный штрих картины военного лихолетья (за неимением другой тягловой силы запряженная «в старые рассохшиеся дрожки буренка») запечатлен в стихотворении «Тетя Феня, тыменя прости...» Лирический герой стихотворения «Мы были дети...», слыша взрывы уничтожаемых оставшихсяпосле войныбоеприпасов, вспоминает, какеще нетакдавно мимошли «составы с красными крестами», где «в теплушках шатких погорельцы», которых «иссушил страх и голод». Видится емутакже «вокзал...метель... сибирский город...», где «снимают с поезда телаживых, полуживыхи мертвых...». Еще—«мальчишкав валенках протертых за гробом матери идет». А в финале—обобщенный портрет поколения, опаленного страшной войной, которая «без роста взрослеть» заставляла: В тринадцать лет мы крепко знали, что значит проводить отца туда, где чаще погибали, чем совершали чудеса. Какдолго длилось лихолетье! Как пайка нам была горька! Мы были дети... Ине дети, когда вставали у станка. Быть может, потому так рано мы знали, что такое—жить, что значит — горько, дерзко, рьяно и ненавидеть, и любить... Эпизодсобственного военногодетствалежит ивоснове стихотворения «Телеграммы». . . _ Подростокразносит по домам телеграммы. Вести вних чаще трагические («Я ведь иду, не 1/о