Сибирские огни, 2007, № 4

Но мама глубоко заблуждалась, поскольку офицеры и поэты, и в первую очередь поэты, они были, не примите за грубость, два сапога пара... В чем мама позже убеди­ лась на собственном опыте. А еще дядя Витя, понимаю я сейчас, был по натуре одно­ любом, этаким Рыцарем печального образа, которому необходима своя Дульцинея, что для поэта, впрочем, не редкость. Но женитьба его на женщине по имени Юлия, о которой я почти ничего не ведаю, была осознанной необходимостью. Карьера молодых офицеров, не связанных брачными узами, в армии тогда «тормозилась». К тому же, дядя Витя был чадолюбив, и сын Сергей от нелюбимой жены был ему подарком... 8 Однако все это еще далеко впереди, а вскоре после окончания училища дядю Витю приглашают в газету Западно-Сибирского военного округа. Он уже кандидат в члены тогда еще не КПСС, а ВКП (б), но стать литературным работником ему не суждено, как и «полным» партийцем. Официальный перевод и назначение срыва­ ются из-за «шероховатостей» биографии: родился на чужбине, мать, повторюсь, неведомо где, пропав вместе с дочерью, младшей сестрой дяди Вити, в 1937 году, а отец пусть в другом браке, но по тем временам как бы и двоеженец. История эта очень запутанная, и по одной версии — мать дяди Вити, Бугаева Евгения Петровна, сошла с ума, узнав о сожительстве мужа с другой женщиной, а по второй— сгинула в сталинских лагерях. Но все же, наверное, сгинула, потому что в 1980 году, оказавшись в камере Ха 37 Владимирской тюрьмы, дядя Витя напишет в одноименном стихотворении, вспомнив возращение из Харбина в Россию: Этот номер— мой рок. Навсегда, насовсем! Я отныне — немой, я зовусь «тридцать семь». Эти цифры повсюду со мной, надо мной, Эти цифры теперь —Апокалипсис мой. Где-то там, в глубине, различает мой взор Полустанок со странным названьем «Отпор». Поезд только с маньчжурской пришел стороны, И отходит назад, в мои детские сны. Тридцать семь... Тридцать семь... Толчея, суетня. Давний, памятный облик апрельского дня. Пограничники... Обыск... Таможни крыльцо... Чье же там на ступеньках мелькнуло лицо? Это ж мама моя! Молодая совсем! Ей, ровеснице века, всего тридцать семь! Чесучовый жилет, тонкий девичий стан... Но... не видит меня — и уходит в туман... Тогда девятилетний, он не мог, пусть и смутно, не запомнить случившегося на станции Отпор. Хотя, опять же, непонятно, зачем вместе с матерью надо было арес­ товывать ее малолетнюю дочь, оставляя с отцом такого же малолетнего сына, и почему, наконец, не забрали, говоря по-простому, вместе с женой и мужа?.. Сестра дяди Вити отыщется в шестидесятых, уже взрослой, а детство ее прошло в детском доме... Г азета же— голубая мечта дяди Вити той поры, и вот на этой мечте ставится жирный крест. И дядя Витя, похоже, впервые ощущает на себе, что государ­ ству, преследующему свои цели, не до отдельного, даже очень преданного ему, че­ ловека с его мечтами и устремлениями... А потом— хрущевское сокращение армии; и если мой отец воспринял его как смертельный удар, то дядя Витя, тогда уже курсант военного факультета Харьковско­ го фармацевтического института, снял погоны если не с радостью, то вполне спокой­ но. И в 1960 году, получив уже гражданский диплом о высшем образовании, направ­ ляется работать в Закарпатье, унося в своем сердце, выражаясь высоким слогом, образ девушки, случайно им встреченной в одной из институтских аудиторий, и с которой он едва ли перебросился парой слов. Это даже не встреча, а «мимолетное виденье» студентки с волшебным именем— Нина. Она тоже не забудет этой мимолетной встречи, осознав позже, что влюбилась в мужчину, который и внешне был гораздо старше ее, с первого взгляда. Однако у дяди НИКОЛАЙ БЕРЕЗОВСКИЙ БЕЗУМЕЦ С ТУСКЛОЮ СВЕЧОЙ...