Сибирские огни, 2007, № 4

НИКОЛАЙ БЕРЕЗОВСКИЙ БЕЗУМЕЦ С ТУСКЛОЮ СВЕЧОЙ... Мой будущий отец и дядя Витя, как, впрочем, и все курсанты ОВМУ, гордо называли себя «щорсовцами». Но медицина, наверное, не была главным их призва­ нием. Потому что оба писали стихи и считали себя поэтами. Особенно успешным был дядя Витя, на равных общавшийся тогда в местном литературном объединении с набирающим известность Сергеем Залыгиным, Царствие ему Небесное. Дядя Витя печатался не только в областных газетах, но и в «толстом» литературно-художествен- ном «Омском альманахе». Я отыскал в архиве Омской научной библиотеки этот журнал с его публикация­ ми. И был ошарашен не только тем, что молодому поэту под его еще не очень-то совершенное и весьма политизированное творчество отдавалось по десять журналь­ ных полос, чему может и сегодня позавидовать иной маститый автор, но и эволюци­ ей его поэтического, социального и гражданского мировоззрения за какие-то два десятилетия. Если, скажем, в 1950 году Виктор Некипелов с восторгом писал о газетных стра­ ницах, на которых «изложены мудро мелким петитом большие задачи», то в 1971 он заявляет в своем программном «Отречении», что «ничей он ни духом, ни телом», и уверенно знает: «ни красным, ни белым меня никакая не сделает власть». Хотя, опять же, еще в курсантские годы он выделялся среди других обостренным чув­ ством собственного достоинства и почти болезненной тягой к справедливости. — Виктору всегда больше других доставалось, — рассказывала мама о дяде Вите, уже покойном, когда я прочитал ей выдержки из мемуаров Григоренко, в кото­ рых опальный генерал поминал добрыми словами друга отцовой и маминой юнос­ ти. Мама уже почти полностью ослепла, сахарный диабет делал черное свое дело, и читать она не могла даже в очках. — Беды к нему как притягивались. А ведь всем только добра хотел... — А на примерах, мама, не помнишь? — Ну, например, он окончил девятилетку, а не семилетку, как большинство его однокашников, да и из семьи интеллигентной, всех, значит, образованней, а рядом ребята из деревень — едва тянут. Даст им списать, скажем, по русскому языку сочи­ нение, а они— нет чтобы по-своему изложить, слово в слово перепишут. С цитатами из классиков литературы или политики, о каких и не слышали порой. Понятно, всем по наряду вне очереди, а Виктору— разом три... Или на физподготовке. Если кто-то один до норматива не дотягивает— гоняют всю роту, как курсы в училище называ­ лись, пока отстающий не подтянется. Мол, чтобы не получалось, что один в ногу шагает, а остальные не в ногу, хотя бегали чаще, чем строевую отбивали. Загоняют, бывало, так, что вся рота вповалку. А Виктор однажды и выступи перед командиром: «Это измывательство!..» Под арест его, конечно, на гауптвахту за урон авторитета командира и чтобы не выпячивался. Но измываться после, правда, перестали... А еще Виктору всегда доставалось, когда в городском саду после танцев курсанты тан­ кового и пехотного училищ с фельдшерами схватывались. Так, фельдшерами, они «щорсовцев», казалось им, обзывали. Из-за девушек, конечно, которым фельдшера больше пехотинцев и танкистов нравились. Но фельдшера и в таких схватках отлича­ лись, выходя победителями. Не потому, что превосходили численностью, как раз их меньше было, да знали, как бить и куда. Анатомия-то и физиология человека у них первыми предметами были. А вот на Викторе, случалось, живого места не остава­ лось после таких потасовок. Хотя он и не дрался вовсе, считая драки дикостью. — А почему тогда битым оказывался, мама? — А он разнимал всех, и в горячке его лупили, чтоб не мешал драться, и пехо­ тинцы, и танкисты, и свои же фельдшера... Особо мама выделяла еще одно качество характера дяди Вити, которое называла порядочностью. — От Вити я никогда грубого слова не слышала, и при нем никто ругнуться не смел, хотя курсанты любили выставляться перед нами, девчонками, и на танцах, и в театре училища, в котором мы были «артистками», этакими бесшабашными вояками... Об этом же спустя многие годы вспоминал в документальном очерке «В лагере времен перестройки», опубликованном в еженедельнике «Литературная Россия», бывший политический заключенный Алексей Щербаков: