Сибирские огни, 1996, № 5 - 6

его дед и отец), а по призванию и мироощущению — художник. В противоречивой этой двойственности скрыт как источник многих бед и проблем Александра Кружи- лина, так и... творческих его озарений. Все происходящее в повести «Изгой» пропущено че­ рез взор героя-художника. Кружилин пытается отстра­ ниться от реалий взрастившей его среды, но, кровно с ней связанный, не может вырваться нз ее круга. Алек­ сандр стремится найти некую высшую, отдельную от приземленно-бытовой, правду искусства, но действитель­ ность раз за разом убеждает его, что, в какие бы фор­ мы ни пытались облечь ее, правда все-таки одна и вы­ растает из той жизненной почвы, на которой мы взрос­ ли, и потому, наверное, приходится нередко венчать «розу белую» возвышенного чувства с «черной жабою» обыденности. «...Если бы не было этих раздирающих чувства и ум противоречий, то, наверное, не стал бы он художником. Потому что всем довольный, благодушный, здоровый душой человек никогда не создаст романа, настоящей музыки и картины»,— размышляет Александр Кружи­ лин, хотя самого-то его к «благодушным» никак не от­ несешь. Он как раз — человек с больной душой, муча­ ющийся, сомневающийся, пытающийся обрести себя в окружающем мире как самоценную творческую лич­ ность. А это в силу душевной расколотости, которая вроде бы и способствует возникновению художественно­ го озарения, оказывается, не так-то и просто. Всматриваясь в себя, в жену Ольгу, в нескладную жизнь отца с матерью, которые не стали им с братом нравственной опорой, Кружилин приходит пусть, может быть, и к не очень оригинальным, но глубоко выношен­ ным выводам. Первый, умещающийся в знаменитое Дер­ жавинское: «Я — царь, я — червь!» Второй: «Наша жизнь — радуга. Радуга взлетов и падений самых раз­ ных настроений». Впрочем, находит герой повести и другой образ-ме­ тафору неуловимо-изменчивой противоречивости жизни. Размышляя о жене, Кружилин вспоминает знаменитую Джоконду: «Художник сравнивал Ольгу с Монной Ли­ зой. Облик жены так же зыбко убегал и вновь, качаясь, набегал другими лицами...» Среди этих «набегающих» лиц он вдруг отчетливо увидел самого себя. И ему вспомнилась гипотеза, согласно которой Джоконда — не что иное, как автопортрет самого да Винчи, только зер­ 277