Сибирские огни, 1994, № 7 - 12

Мчи, стальная ракета, меня Ло межзвездной космической глади! Пусть, как пыль от полета коня. Млечный Путь расстилается сзади.- Но —что странно: чем дальше вперед Уношусь в серебристой ракете, Тем сильнее обратно влечет К голубой и зеленой планете. Реки. рощи, долины, поля И полыни густое цветенье... Нет, не в силах я, матерь-земля, Это вот одолеть тяготенье. Может показаться несколько странным возникновение в поэзии Г. Карпунина космической темы. Вроде бы певец кондового про­ винциального быта... Ну, во-первых, очень бы не хотелось, чтобы творчество Г. Кар­ пунина и в самом деле было бы понято так узко-однобоко. А во- вторых... Середина 60-х годов, когда входил в литературу Г. Кар­ пунин, жизнь нашего общества ознаменовалась тремя мощными всплесками: космическим, романтическим и поэтическим — всплеска­ ми, которые никак не могли миновать молодого в те поры выпуск­ ника Томского политехнического института. Светлая тоска по не­ досягаемым мирам вселенной, тяга к сочинительству и трудным дорогам привели будущего поэта в конце 60-х на «тропу Кулика», которая вела к месту падения знаменитого Тунгусского метеорита. Нескольких тунгусских экспедиций, участником которых был Г. Кар­ пунин, оказались для него не .напрасными. Там, на «тропе Кулика» родился цикл романтических стихов и среди них ставшая впослед­ ствии и знаменитой и народной «Синильга». Росу голубую склевала синица. Над Южным болотом дымится рассвет. Уходим, уходим, и снова Синильга Березовой веточкой машет вослед. Куда ж мы уходим, и что же нас гонит? Какая зовет нас иная страна? Мы встретимся завтра в пустынном вагоне, И ты улыбнешься: привет, старинаі А помнишь, как вместе с тобою мы жили, И слали проклятья бродячей судьбе? Мы станем иными, мы станем чужими. Изменим друг другу и сами себе. Ребята, ребята, мы будем бессильны Вернуть удивительный этот рассвет, Ведь только однажды, однажды Синильга Березовой веточкой машет вослед. Чем же так взяла эта быстро потерявшая автора, но уже много лет из уст в уста передающаяся песня? Да тем же, навер­ ное, чем берет и вся поэзия Геннадия Карпунина— тем, если вос­ пользоваться его же собственными строчками, «что стих мой был живой, что было жизни в нем свеченье». А это ведь главное...