Сибирские огни, 1994, № 7 - 12

И невольно встает вопрос: откуда это? Проще всего сослаться на обстоятельства, социальную атмосферу и так далее. Что так же будет правдой, тем более сегодня, в раздерганное наше время. Но то не вся правда. Есть еще и нечто выше обстоятельств, о чем лет тридцать назад, давно уже покойный А. Прасолов, словно гвоздь вбивши, сказал: Итак, с рождения вошло — Мир в ощущении расколот: От тела матери — тепло. От рук отца —бездомный холод. Изначальную эту «расколотость» К. Афанасьев пытается постичь уже на историко-философском и религиозно-мифологическом уров­ не, поэтически переосмысливая, например, в стихотворении «Иосиф- плотник» библейский апокриф о семейном лоне, в котором суждено было явиться миру младенцу Иисусу: Я забыл, что женщинам нравятся ласки, Я забыл, что не только для сна — ложе. Я старик, зачем мне это богатство. Черноокая нежность с бархатной кожей? Я забыл слова, я не помню жестов. Отвернулся к стене и зубами в подушку. Это он в насмешку иссушил мои чресла, А теперь и душу мою иссушит. По ночам дыханье ее ровно, Я стараюсь вспомнить, как любил когда-то. Бесполезно! Тех уже нет. кому я — ровня, А у юных всё не так, от любви до зарплаты., Ненавижу то, что у ней под сердцем, Благодати семя взрастает крестами. Он же не человек, так какой Отец Он? Я предвижу кровь, я предвижу пламя. Мои руки, не ждущие прикосновенья, С неподвижностью камня лежат на коленях.- Я жил долго, я многому знаю цену, И не желаю быть евнухом в божьем гареме! Спи, Мария, я немощен, стар и проклят, Спи, Мария, нет вины ни тебе, ни сыну, Поправляіо твой черный, как бездна, локон, И слеза на моей щеке красит щетину. Видимо, это ощущение изначальной душевной расколотости и приводит К. Афанасьева к неутешительной мысли, сквозящей едва не в каждом его стихе, о том, что жизнь — вообще одно сплош­ ное противоречие: драматическое ли, трагическое, а подчас и фар­ совое. Противоречие во всем. Даже в любви. И нс случайно свое двоякое чувство к городу поэт сравнивает с «тайнописью первой любви»: болезненно-обостренной, непредсказуемо-ал логичной. Хотя разных вариантов и вариаций любовного состояния в поэ­ зии К. Афанасьева немало. Примеряя и то, и другое, и третье, он в конце концов останавливается на самом, наверное, человечески- простом и вечном: Пускай останется любовь. Знакомая, ставшая бытом, Но девственная до стыдного, Открытая для врагов, Именно зта любовь Пускай останется, 198