Сибирские огни, 1994, № 3-6

искупление, оно разносило утешение, оно стало достоянием всех и создало величайшее равенство, равенство разума и познания истины; проникнув в жалкую хижину черного раба, оно научило его мыслить, верить в грядущее и завоевать свободу. Оно заставляло умирающего в последний миг расставания с жизнью желать одно наслаждение и целовать книгу. Одухотворенное, полное гения и страсти в устах Шекспира, Сервантеса, Свифта, оно заставило содрогнуться мир, облиться сердце слезами и проникнуться величайшей гуманной идеей. Это слово, запечатленное знанием, создало величайшие открытия, и раскрыло книгу мира для евро­ пейского Фауста. Но эта же самая машина была бездушна, когда не было этого воодушевляющего слова, когда не было для него мастера. Может совершенствоваться техника печатных машин, они могут вертеться паровиками дни и ночи, выкидывать миллионы листов и все-таки это будет глухой звук машины, прядилка, станок для мотанья ниток, деревяшка без звука и души. С какой глубокой иронией и желчью иногда смотрит человек, знающий силу этого слова, на огромные листы бесцветных газет, на многотомные скучные книги, зная, что одно, одно только слово может сжечь, сразить, поднять всю кровь или заставить ее похолодеть в жилах. Но этого слова часто не найдешь, ибо нет гения, и читатель с досадою кидает досадный лист бумаги. Дух и идея, вот что делает печатный листок силою. Только мыслитель и писатель придает ему жизнь, и там, где он не народился, жалкую роль играет эта машина. Это астрономический телескоп в хижине лапландца, Евангелие в руках Монтезюмы. Что же дал, какую мысль, какую идею породил печатный станок у нас на Востоке? Чем мы отпразднуем его юбилей, какие сокровища вынесем? Я погрузился на минуту в соображения и, странно, только гомерическая улыбка могла выразиться на лице моем. Да полно, был ли у нас печатный станок? — пришлось спросить себя. И я припомнил историю наших провинциальных типо­ графий, существовавших несколько лет назад, сначала типографий казенных. Их произведениями были серые оберточные листы, носившие буквы и слова, которые я уже после не находил ни в каких книгах, кроме конского лечебника и торговых листов. Замечательно, что одна типография в Тобольске была так убога, что в ней 4