Сибирские огни, 1994, № 3-6

Европы, причем он, так сказать, измыкивается, истощается от груды получаемых впечатлений, мне хотелось сосредо­ точиться, отдохнуть в уединении. Здесь уже ничто не мешало, маленькое тихое местечко, с отсутствием кипучей жизни, без редкостей и диковин, зовущих на улицу, но, тем не менее, все до мельчайших подробностей оригинально, ново, невиданно. Опустив што­ ру, я держал в руках книгу любимого автора, читать которого в первый раз жизни не боялся; перебирал мысли, вынесенные ощущения, тихо мечтал, а в комнату скользил яркий луч солнца и маленький букет испускал тонкий запах дикого жасмина и розы. Как покойно, как хорошо было мыслить, как ровно билось сердце! Где-то вдали остались эти тревоги, исчезло это нервное, невыносимое состояние, это чувство безотчетного гнета, уныния, страха. Я лежал, читал и прислушивался к ровному биению сердца, к ровному биению пульса. Как хорошо! Как хорошо очутиться в таком уголку, где никто не найдет вас, где никому дела до вас нет, где вы можете философствовать, мечтать спокойно и, может быть, творить. Но таково ли было ощущение Гоголя здесь, в этой незнакомой, чужой обстановке? Я помню этот день отдыха, может быть, редкий и единственный день в моей жизни. Я знаю, что я вдали от той обстановки, где всякий час приносит вам сюрприз с дорогой родины: «такого-то побили, там-то совершили скандал, здесь учинили бесчинство». Я знал, что не заглянет ко мне в комнату старый пристав с ищейски-сладострастной физиономией и не скажет: «А что ты, любезный друг, делаешь?» Ничто не нарушит течения ваших гордых мыслей, ничто не оскорбит чувства, не возмутит сердца. Я вспоминаю с какою-то грустью об этих минутах теперь, когда опять это сердце истерзано и так устало от мук и волнений. Я чувствовал, как голова моя начинала спокойно работать, мысль, не запуганная, не загнанная, могла свободно бродить, как бродят небесные облака в свободной голубой лазури. В голове, в воображении ютились картины иного мира, иной цивилизации и выступали живописной декорацией. Я думал над ними, над жизнью Запада и смотрел на него, как появившийся антипод, как лань, выскочившая из темного леса тайги на светлую лужайку долины, где открылась людская, незнакомая жизнь. Нечего дивиться, что эта жизнь выступила в моих первых впечатлениях, как праздничная идиллия. Боже мой! ведь я был житель мрачной тайги, где хищные волки и 20