Сибирские огни, 1994, № 1-2

почитала внутреннее, больше всего на свете желая выработать свой, ни от кого не зависимый взгляд на мир. Аська заводилась с полуоборота, едва Лева начинал: «Пойми меня правильно, Асенька..» — Тебя какого понимать, каким ты был вчера в своей еврей­ ской компании, понося русопятскую литературу, или позавчера, ког­ да ты лихо разглагольствовал о бедах русского народа? И объ­ яснил бы гы мне на досуге, что это за штука такая, народ. Я — народ или нет? Или это тот, кто живет в хрущобах и работает в сфере обслуживания? А если работает «в сфере», а живет в «дво­ рянском гнезде»? А если живет в хрущобе, а работает в Акаде­ мии? А Пашка твой кто? Выходец из народа? Или как? Лева схватился за сердце. Опустился на стул. Побелел о г вол­ нения. Значит, знают. А он хотел это спрятать на такое дно своей жизни, доступ куда утратил бы даже сам. Но вот откры­ лось— как, когда, кому еще, и как жить дальше—неизвестно. И уже совсем мало времени отделяло Леву ог момента, когда предстояло ему узнать, что Светке уже известно о существовании Паши, а сама она живет в светлом неведении о том, какой тяж­ кий груз семейной тайны свалился на Аську, равно ка« и дочь не подозревает об осведомленности матери и всеми силами ста­ рается уберечь ее от опасного знания; но весь этот семейный триумвират находится в полном неведении относительно того, что делается в другой семье, от возникновения своего обреченной на неполноту, где Паша уже знает об отце, но не подозревает о его знании мать. И душные облака обиды, отчаяния и недоверия, подозритель­ ности, жалости и отчуждения клубились над жизнью этих семей до тех пор, пока уже нечем стало здесь дышать, пока душевная боль не достигла пределов своей переносимости, пока один из них не разразился отчаянной решимостью прорвать эту мучительную блокаду и не взорвался криком, и не разразился очистительными слезами. — Да люди вы или не люди! Да кому нужно это бесконечное я круговое ваше вранье И эта ваша дурацкая тайна, и этот страх перед жупелом. Ну что из Пашки-то сделали подпоручика Киже? И что с нами со всеми случится, если это ваше тайное станет явью. Кого вы боитесь, чего вы страшитесь? И что произойдет, если все всё узнают —хуже, что ли, мы станем от этого? Пере­ стройка же все-таки идет! Может, и нам хоть в чем-то перестро­ иться, ну, встать во весь рост, выпрямиться, перестать лгать... Плакала Аська навзрыд, выкрикивала разные обидные слова, от этого неутешного плача разбух ее нос и всплыли веснушки и, конечно же, жалко было до боли эту подорвавшуюся на горьком познании жизни девчонку, но еще сильнее были досада и негодо­ вание: «Куда лезет, змееныш, не в свои дела, зачем нос свой длинный из тепла и сыіссти без нужды высовывает, мала еще судить чужие грехи и ошибки, посмотрим, сколько их наберется к таким-то годам...» Просто невыносимо было думать о том, что все, возведенное за многие годы, надломилось и рухнуло разом, семейная жизнь потеряла устойчивость и поплыла в какую-то страшную неизвестность. Беспредельно возмущала эта безоглядная беспечность близких, их нежелание держать про запас хоть что-то для защиты от внешнего мира, их близорукая вера в то, что наступили времена, когда жить можно в открытую, легко и сво­ бодно. Просто злоба душила при столкновении с элементарным непониманием того, что думать так, как они думают, позволи­ 117