Сибирские огни, 1994, № 1-2
Был Борис Юльевич высок, импозантен, хорош лицом — чистым, открытым, обрамленным рано поседевшей шевелюрой, любил кра- сиво и дорого одеваться, до чрезвычайности нравился женщинам и нравилось ему нравиться им. Но все это ровно ничего не зна чило перед покоем семьи, перед желанием сохранить его не замутненным. Надо было видеть нежное свечение его глаз, когда, переступив порог дома, нетерпеливо устремлялся он навстречу заждавшимся Левке и Тамаре Михайловне. Может быть, лучшими минутами его жизни и были те, когда, засидевшись до глубокой ночи за письменным столом, можно было время от времени прислушивать ся к их сонному дыханию и испытывать чувство полного умиро творения от наполнявших квартиру тепла, уюта и покоя. Но быЛО, было то, что беспрестанно грызло, точило, терзало,— это бесконечные хвори ребенка, его врожденная чахлость, хлип кость, тщедушие. Изо всех сил старался Борис Юльевич не вы дать себя, не показать вида, какую пронзающую жалость вызы вает у него Левушка с его вечно хлюпающим носом, прерыви стым дыханием, тепло укутанными горлом и ушами. От одного взгляда на этого веснушчатого, голенастого, вечно покрытого болез ненной испариной утенка начинало бешено громыхать сердце, ще мить в груди, застилать чем-то горячим глаза, и прижимая к себе его худенькое тельце, ощущал он одновременно и свою бес помощность перед судьбой, и непреодолимое желание перело мить ее, обойти стороной, обмануть, все сделать, все предпри нять, чтобы превратиіь бесценного своего заморыша в прекрас ного принца, дать почувствовать ему вкус настоящей полнокров ной жизни. Сам Левушка . не помнит каких-либо тягот, связанных с дет скими хворями,— ощущение связанности болезнями пришло позд нее,— во-первых, хотя бы потому, что не знал другого состояния, а во-вторых, потому что слишком щедрой была родительская компенсация за врожденное нездоровье. И Борис Юльевич, и в особенности Тамара Михайловна, бывшая, конечно, первоисточни ком физической немощи ребенка, а потому и жившая с неотступно грызущим чувством вины и перед сыном, и перед мужем, и перед родственниками мужа, не знала, чем и скрасить хворое существо вание сына. И не было для Левы ничего приятнее, чем предавать ся воспоминаниям о своем безбедном, беззаботном, окутанном аурой родительской нежности детстве, только об одном жалел, что, растворившись в слепой стихии бездумия, умом не осознавал всей редкостности, неповторимости, уникальности, не понял именно тогда всей прелести проживаемого этапа, не сказал ему: «оста новись, мгновенье...», все воспринимал тогда равнодушно, тупо, инертно как должное, само собой разумеющееся, и только в све те взрослого своего бытия, столкнувшись с жесткими законами бо рьбы за выживание, понял, что выпавшее на его долю детство было подарком судьбы, случайным везением, редкой удачей, кото рая покинула его, едва вступил он на стезю самостоятельной жизни. Но хоть вспомнить что есть! Правда, при этом долго не удава лось скрыть чувство превосходства перед однокашниками и кол легами—по школе, институту, работе. Господи, ну что, собствен но, видели-то они, безвылазно сидя в своих хрущобах на ижди вении малооплачиваемых да к тому же еще и пьющих предкѳв? Что знают они о жизни, если многие из них не только за пределы своего квартала носа не сысовывали, но и книг-то' настоящих в 102
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2