Сибирские огни, 1993, № 7-12

сочетанием зеленого и белого — живого и саванного, того, что еще болело, и того, что ощущать боли уже не могло. Через подтаявший к полудню, будто перего­ ревший в пепел, снег как-то необычно, не по-земному увиделись ставшие черными, обугленными деревья и отяжелевшие опавшие листья. Эта смена красок, конеч­ но, происходила из года в год, но все как-то проходила мимо его глаз, не задевала, не волновала. Через два дня, уже дома, в Новокузнецке, он увидел черные же притихшие базары воробьев, в черных же одеждах молчаливых и суровых старух, во внезапной черноте утра стоящих в очередь к черной на фоне но­ ворожденного снега, какой-то сжавшейся бочке с моло­ ком. Оно, молоко, ставшее сродни снегу, туго било в их бидоны и пенистой, светящейся шапкой поднималось в уже наполненных. Эта картина грянувшей в осень зимы преследовала его несколько глухих, забытых бо­ гом ночей и, наверное, потому в воображении всегда вставала где-то далеко когда-то запечатленная памятью алая, с белой сердцевинкой заря. Уже несколько лет — с тех пор, когда он еще учил­ ся в школе, таились у него в тумбочке аккуратно уло­ женные в коробочке тюбики маслянььх красок. Купил он их от удивления, что вот лежат они иа витрине близко, свободно, открыто, всех цветов и размеров, буд­ то спящая и разъединенная в этом сне на ноты раскол­ дованная музыка. И теперь он в состоянии их купить — у него есть для этого деньги. Теперь он уже не пацан с пустыми карманами. Почему тогда вид матовых, свин­ цовых тюбиков вызвал у него сравнение с музыкой? Может, потому, что до этого рисовал он только аква­ релью, дешевой и доступной сразу, как только взял кисть. А может и потому, что в этом же отделе магази­ на продавали и грампластинки и проигрыватель рас­ плескивал перед ним тут же их мелодии? Как бы там ни было, только он купил краски на все, какие у него были, деньги и дома то и дело любовался этикетками, читал и перечитывал удивительные названия на них: «сиена», «кобальт», «ультрамарин», «краплак», «кад­ мий»... Так и сяк раскладывал тускловатые, со слабым, чуть приторным, сладковатым запахом все двадцать че­ тыре тюбика. И душа его витийствовала и требовала свободы и работы с красками. Но растрачивать их по­ пусту, неизвестно на что, ему казалось преступным. Верилось, что их настоящий день придет.