Сибирские огни, 1993, № 7-12
Хохот до слез, до визга. — Да ты погодь, погодь! Ох, ты ядрена Матрена... Ох, и бабы,— сопел, смущенно улыбался Аникита,— В ситцах, чтобы всегда ласкова была. Вы ж, всякая женщина, самый страшный хыщник. Да-а, хыщник. Еже ли пушных зверей смерти предают, чтобы облачить тела вас, женщин, в шкуры зверей. — Во мой мужичок дает! Во об нас какие сказы сказывает...— и восхищенно, и растерянно от такой фи лософии Аникиты проговорила Василиса. И ткнула лок тем в бок рядом сидящего зятя: — А ты, Сань, тожа чё ли испужался хыщника из Ольги сподобить? В звериный пух-прах ее не завернул потому как. У вас в Кузнецким поди-ка все женчины в мехах! Художник вскинул на тещу глаза: — В Кузнецким, мать, женщин мужшыны раздева ют, а не одевают. Дочь твою один такой жук раздел, она и не заметила, как. Он видит появляющуюся у стола полусонную дочь. На часах третий час ночи. Скоро уж петухи по дворам заорут. — Пап, иди ко мне,— забирается Звоночек на коле ни отца. — Спать иди,— пытается увести ее Ольга. Но Зво ночек выдергивает у нее свою руку. Она все еще слиш ком взбудоражена приездом отца, чтобы спокойно спать. — Светлана! Ты откуда? Садись покушай. Пельме ней дать? — художник спрашивает про пельмени при мерно также, как спрашивала и его про них утром ми нувшего дня Ольга. — Ага, дать,— дочь радуется возможности угодить отцу. Он усадил ее на свое место и склонился над ней в три погибели. Еще горячие пельмени плавали в смета не, а он положил ей в чашку сметаны еще, благо она стояла рядом. Все еще то носившая на столы одно, то убиравшая другое, то просто застывшая где-нибудь в уголке Ольга осторожно, одними подушечками растопыренных паль цев, дотронулась до руки мужа повыше локтя и выгля нула на стол через его плечо: — У вас и не понять теперь: то ли пельмени со сме таной, то ли сметана с тремя пельмешками. — Остальные пельмени не видно просто, они на дне,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2