Сибирские огни, 1993, № 7-12

мышьяк, и пить ее следует не конскими, а мышиными дозами,— предупредила Людмила.— Но вначале мы до­ танцуем. Музыка кончилась. Людмила села напротив Пана- ровского, переместившегося для разговора с Рассади­ ным на Сашин стул со своего, в углу, кресла. Она села и спросила, видимо, продолжая начавшуюся до прихо­ да Саши перебранку: — Панаровский, почему у вас по-прежнему такие волосатые руки? Вы по-прежнему из рода зверей? — Что ты, Людмила,—- оторвался он от разговора с начальником цеха.— Это уже не волосы. Это задатки перьев. Близоруким же стал твой всепроникающий глаз. Я перевоплотился в ангела, а руки — мои крылья, а не лапы. Сейчас все пересмотрено ведь, что раньше шель­ мовалось. Реабилитировано от Бухарина до Булгакова. — А:ангел... Зачем же, для каких своих карьерист­ ских дел подставляешь меня, жену, Рассадину? Пусть я продажная, пусть, но ты-то, ты пытаешься на этом выиграть! А говоришь о себе, как о порядочном! — вко­ лачивала Людмила слова в Панаровского перед изум­ ленным художником.— Ты любишь вдыхать душу в раз­ ные технические дела, но забываешь о собственной ду­ ше. Ты любил прижиматься ко мне ночью, а днем был, как зверь и как свинья. Я не извиняюсь. И сейчас я вижу тебя таким же — вот почему у тебя явно, как у настоящего зверя, волосатые руки-лапы. А теперь осво­ боди чужой стул, а-ангел и, пожалуйста, пересядь в свое кресло. Художник за время разлуки с Ольгой побывал у многих и всюду невольно вмешивался в чужую жизнь и чувствовал себя лишним и затихал где-нибудь в углу потерянным. И вот он опять вмешался в чужую жизнь — Панаровских. Он уже понял, что они муж и _ жена и почему-то не удивился. Наверное, разведенные, как он и Ольга, отец и мать, другие знакомые и не­ знакомые люди. Что он сейчас ощущает? Неловкость, стыд, ненужность. Людмила красивая, уверенная и чужая, пренебрегая Панаровским, повернулась к уже сидевшему на своем стуле художнику и взяла прислоненную к столу гита­ ру, шевельнула струны. Ямщик, не гони лошадей, Мне некуда больше спешить...