Сибирские огни, 1993, № 7-12

внезапный окрик, потоп, столкновение земли с метео­ ритом. И он тогда тут же умрет. Саша тащил тяжеленную подборку с раскислителя- ми, пот струился по его лицу обильными слезами, но боковым зрением он неустанно следил за Коняхиным. Никитич, наверное, ощутил на себе пристальный взгляд и, видимо, обнаружил себя работающим не в полную мощь, поэтому настырно забирает, почти вырывает у Саши лопату: — Дай-ка пособлю. Тебе руку берегчи надо. Сталевар так резко делает это, что Саше ничего не остается, как растерянно и обиженно отдать подборку. И только через минуту он начинает со стыдом и бла­ годарностью понимать, что Коняхин дал ему, необрет- шемуся подручному, возможность передохнуть и может быть даже оглядеться — как художнику. Из-за печи вы­ шел Панаровский и подмигнул Саше: — И правильно, что не упираешься, все равно ведь только числишбся сподручным. Вертись, пока вертится. «Да я уже давно подручный!» — хотел было выкрик­ нуть Саша, но только усмехнулся: — Да ведь тебе же больше пахать из-за меня при­ дется. — Значит, я дурак и, значит, здесь мое место... — Ну, что там наша печка, поспевает? — прошел мимо них, по-домашнему приговаривая себе Никитич.— Давайте, ребятишки, пробу будем брать. Храбрится, ерепенится Коняхин, но через десяток ми­ нут от полной и тяжелой лопаты явно устанет. Заходит в кабину сталеварского пульта, снимает каску, извле­ кает из кармана тряпицу, вытирает свой зеркалом от­ ражающий всполохи бушующей печи череп. На висках, будто ангельские крылышки, кустики мокрых седень­ ких волос. Это было настолько трогательно, что Саша не отрываясь смотрит через стекло кабины на Ники­ тича и с комом у горла вспоминает его слова: «Хо­ чешь, Борисыч, как я, поздороветь, пей квас со смета­ ной. Пополам напополам. Пивную кружку каждый день. Да квас, смотри, чтобы домашний был». Вот что самое неуловимое и сердцевидное,— пронзает Сашу,— конкретная доброта к рядом работающему. Зрячесть к человеку, а не глухота и слепота. Но как, как выразить это на картине?