Сибирские огни, 1993, № 7-12

Она провела рукой по голове мужа, перегнулась че­ рез дочь и стала целовать его в глаза, щеки, нос, губы, лоб, волосы, во все, до чего могла сейчас дотянуться. Казалось, она отдавала ему сейчас все недоданные сер­ дечные силы. Отдавала перед скорой смертью. Боязнь, что он вот-вот оттолкнет ее от себя, придавала ей безу­ мия, горести и страсти. Рядом где-то ожил страх, что завтра, в половине дня Саши уже не будет. От него здесь ничего не останется. Он уедет. И неизвестно, на­ сколько. Она стала осыпать мужа новыми поцелуями с такой силой, что вполне могла показаться сошедшей с ума. Руки ее дико, запаленно обхватили его голову мертвой хваткой. Вот так же, наверное, и мамка своего Гришеньку не любимого сильнее жизни полюбила, когда разлука пришла. — Любимый! Единственный! Родной! Гром вырвался и из его груди: — Ольга! 0 -ох... Олюшка! Но она вновь зачастила: — Саша, Саша, я не хочу разделять нашу семью. Миленький, теперь-то понятно, что обязательно надо быть нам вместе. Поэтому я тебя, Саша, и спрашиваю: веришь ты мне или нет? Веришь мне или нет? Саша, если нет, то дальше мы измучаем друг друга. Ну, по­ жалуйста, родненький, давай по-серьезному поговорим, а то... а то ведь всего-то у нас было: ты словечко, я полсловечка... За окном загорланил песню знакомый голос. Песня оборвалась, кажется, у калитки. Певший отчего-то, на­ верное, поскользнулся, заматерился, и художник узнал Юрку. Тот уже барабанил в дверь. Ольга примолкла. Тогда отозвался художник: — А зачем нам сейчас говорить? Зачем и о чем? Может, тебе меня и близко не надо? Он сорвал голос, почти прошептал: — А? А, Ольга? Не надо ведь? Она нашла себя прежней, не остывшей и заговорила сквозь Юркин дверной грохот: Дурачок ты мой. Ну что ты такое говоришь? Да теперь мне никого другого и близко не надо. Мне те­ перь только с тобой хорошо. Было бы... Знаю, Саш, что всегда тебе нелегко было жить, и я теперь не хочу де­ лать твои страдания еще большими. Я поняла: мое дело теперь выплескать из тебя твою боль, пусть прольется