Сибирские огни, 1993, № 7-12

Он молчал. Как-то очень громко заскрипев полови­ цами, пришла, на миг перекрыла собой лившееся за окном мерцание и бесцеремонно, так, что ржаво за­ скрипела панцирная сетка, втиснулась между отцом и матерью, Звоночек и, раскинув руки, положила их на головы родителей. Будто соединила их собой. Через окно вновь пробился слабо отраженный от так и не растаявшего за день снега призрачный лунный свет. И этот свет, и таинственное, мертвое, не шелохнув­ шееся больше молчание Саши, и уже неслышное, будто остановившееся, дыхание дочери, и будто от кладби­ щенского креста,— от переплета оконной рамы легшая на них троих,— тень жутью сжала ее сердце. Ужас за­ кружил в водовороте и стал опускать ее вдоль чего-то глубокого, гулкого до самого дна. И вот она уже вбро­ шена в какой-то другой, но такой знакомый ей мир. Она узнала его. Это был до прожилочки сегодняшний день. И все ожило и зашевелилось в ней снова. Опять она вся сжалась от этого шевеления и обновления, а больше от неизвестности, как ей быть дальше. Она осо­ знала: то уже росла и развивалась в ней, в ее утробе другая, новая жизнь, новый человек — дочка. Светлан­ ка. Звоночек. Но сейчас она знала и то, что не беремен­ на. Так что же, что так настойчиво стучит в ней, на что отзывается? Тук-тук, тук-тук. И, как тогда, сладко пере­ мешиваются в ней любовь, нежность, страх, жажда за­ боты о ком-то, о чем-то. И все с небывалыми страстью, нетерпением и с опасением потерять все это безвоз­ вратно. Шевельнулся Саша, повернулась к ней потревожен­ ная уже во сне Звоночек, забросила на нее ногу, что-то проговорила и опять засопела. Она подвинула к дочери свое лицо и вдоль затылка согнутой рукой нечаянно кос­ нулась волос мужа. От этого прикосновения сверкнуло в ней разом: то шевелилась, развивалась, росла в ней ее собственная душа. Становясь сострадающей, душа. Душа с какими-то иными умом, честью, достоинством, женственностью и состраданием. Одновременно с этим пересверком всплыл тихим громом стародавний, ночной Сашин вопрос: «Ольга, ну почему в тебе ни нежности, ни доброты?» «Что поделаешь,— ответила она тогда, по­ зевывая,— такая уж уродилась. Давай спать. Поздно уже».