Сибирские огни, 1993, № 1-2
тыкала изумленного Шамиля носом в беспорядок, а на следующий день купила в лавке это бронзовое чу до. И каждая вещь в доме была не просто вещью, а свидетелем минувшего, памятным знаком радости или печали. Стукоток молотка, скрип кожи и шуршащий стук берда сливался в негромкую, вздыхающую песню тру да. И нет-нет да и вторил ей таинственный звук с подловки... Сырыми осенними ночами он жалостно стонал, мучась столетним ревматизмом. Зимой, в мо розы, загодя готовясь к севу, выкатывал горох, вес ной забирался на подловку и шарил в старых брошен ных вещах, и только летом с наступлением тепла ку да-то убирался, и тогда в большом доме наступала ти шина. Домового не боялись, а пожалуй что любили, сочувствовали в застарелых хворях. И он, зная это, давал знаки идущей перемены погоды, предупреждал о грозящей беде. И когда знающие люди успоряли, что, мол, стонет не он, а спрятанная лукавым строи телем бутылка и трещит, «катается» налитая в углу бление матицы ртуть — этому верить, конечно, не могли. Тая расправила занемевшую в работе спину, сиде ла неподвижно, жадно глядя в окно. Теплые весенние ветры тревожили ее совсем на особый лад. Мать за кончила круг, бросила под порог, любуясь на новое яркое пятно. — И в избе-то веселее стало! — похвалила себя. Отец вынул изо рта щепотку шпилек, хотел что-то сказать, но передумал и опять принялся стучать по подошве. — Не тут! — вдруг вскочила живая, как ртуть Тая,— к столу, а то скоро затопчут! — и постелила круг посередине, и он, сияя свежестью красок, как будто светился, освещая избу от пола. — То ли дело! Все полюбовались на круг. — Тям! Мнё-ого! Ав-ав! — затопал и заливисто завизжал в кроватке Гришка. И все посмотрели теперь на него и улыбнулись как еще одному солнышку в избе. На подловке опять гукнул, забормотал домовой, похныкал, повсхлипывал, умолк. И в ту же минуту, как будто в ответ на его плач раздельно и сильно уда рили три раза в ворота. Тая вздрогнула, тревожно и
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2