Сибирские огни, 1992, № 2

Ёелинский считал эТй традиции косной патрйархалЫциной, пута­ ми, связывающими народ по рукам и ногам, мечтал освободить его от этих пут. Мечты были захватывающие, красивые, и мечты эти бы­ ли в некотором смысле претворены в жизнь в конце концов. И Го­ голь оказался прав, когда говорил, что образованность, не просве­ щенная божественной истиной, верой, лишь укрепляет варварство. Теперь это совершенно ясно. Правда, за ясность уплачена слишком дорогая цена, и проблемы иногда кажутся неразрешимыми. Гоголевский идеализм становился трезвым, изживая в себе во­ сторженную наивность. Слово не всесильно, проповедь иногда бес­ смысленна, нужно искать другие пути, решил он и разорвал черно­ вик послания, а ответ написал краткий, без спора по существу, от­ вет очень спокойный и очень христианский, без назидательных завих­ рений своих, без указующего перста, торчащего из текста, как с ним случилось раньше, с истинной болью за адресата, с отчаянной на­ деждой (невысказанной и, разумеется, несбыточной) на будущий компромисс. «А покаместъ помните прежде всего о вашем здоровье. Оставьте на время современные вопросы. Вы потом возвратитесь к ним с большею свежестью, стало быть, и с большею пользою как для себя, так и для них. Желаю вам от всего сердца спокойствия душев­ ного, первейшего блага, без которого нельзя действовать и поступать разумно ни на каком поприще». , Неистовый Виссарион ничего не понял. Получив письмо, он мель­ ком бросил: «Какая запутанная речь; да, он должен быть очень не­ счастлив в эту минуту» (со слов П. В. Анненкова), — и, видимо, счел себя победителем. Иначе бы откуда эта снисходительность? Ведь борцы за прогресс жалеют только поверженного противника. Белин­ скому оставалось жить несколько месяцев. Печальнее всего это взаимное непонимание, это нежелание пони­ мать. Вот два русских человека, занявшие непоследние места в исто­ рии нашей культуры, искренне обеспокоеннные судьбой отечества, искренне любящие свой народ (правда же, больное дитя любишь больше здорового), и вот они начинают разговаривать друг с дру­ гом, и такое ощущение, что разговаривают два иностранца, каждый знает только свой язык, а толмача нет. Много-много слов, жестов, чувства, а результата никакого. Что тут поделаешь? Сюжет вавилонского столпотворения повторяется с какой-то убийственной закономерностью. России никак не пойдут впрок уроки собственной истории. Искусство размежевания ценится превыше все­ го. Белинский размежевывался до такой степени, что не захотел про­ читать статью своего приятеля Грановского, которую тот, то­ скуя о консолидации всех мыслящих сил, поместил в славянофиль­ ском «Москвитянине». «Я жид по натуре, и с филистимлянами за од­ ним столом есть не могу. < ...> Скажи ему (Грановскому. — А. Я .), что я не люблю ни видеться с друзьями в неприличных местах, ни назначать им там свидания», — писал Белинский Герцену. Д а что Белинский! Это эпизод, но эпизод многозначительный, характерный, он тянется у нас не одно столетие, меняются лишь декорации и ис­ полнители главных ролей. А о современности говорить не нужно. Ничто не ново под луной... Грустно все это. «Как случилось, что я должен обо всем входить в объяснения с читателем, этого я сам не могу понять», — недоуменно развел рука­ ми Гоголь в «Авторской исповеди». Мессианская проповедь довела Гоголя до отчаянья.