Сибирские огни, 1992, № 2

прекрасного будущего. Прогресс превращался в примитивного язы­ ческого божка. Белинский в своих письмах к Боткину сильно, иногда до дослов­ ного совпадения, напоминает одного известнейшего литературного героя. Я имею в виду, конечно, Ивана Карамазова. Тут и ритуал возвращения Создателю билета, и идеи насильственного безбожного осчастливливания человечества, и оправдание этого насилия. И вот о чем стоит подумать. Вернувшись с каторги, Достоевский был несколько растерян. Оформляться его провидческий взгляд стал несколько позже, со вре­ мени «Записок из подполья», первых статей в собственном журнале. В некоторой растерянности же и не умея не работать, он берется за сатиру. Так появляется «Село Степанчиково и его обитатели», где в Фоме Фомиче Опискине можно при желании разглядеть гротескное изображение Гоголя 40-х годов. Его мессианские жесты, его назида­ тельность, прочие крайности подвергаются злому осмеянию — впрочем, смех у Достоевского, как и обычно, не очень получается. Вместо смеха какое-то тайное раздражение, и еще отчетливое ощу­ щение, что настоящего Достоевского в этой повести нет, а есть поздние последствия выучки у Белинского, поздние последствия «плоского гуманизма» и социалистических надежд. Достоевский и сам, кажется, никогда не считал «Село Степанчиково...» особенной удачей. В великих своих романах он описывает совсем другой тип, ибо взгляд его направлен в будущее, и там, в будущем, увиделась огром­ ная опасность. Опасностью этой был безбожный, плоский гуманизм, и истоки его, внутренне-логичНую формулировку его Достоевский обна­ ружил в Белинском. Тут было не до сатиры, не до смеха, тут нужна была серьезная и беспощадная борьба, в которую Достоевский и бросился. Слабости Гоголя перестали иметь какое-либо значение, главным все-таки в Гоголе был спасительный и крепкий христианский фундамент, с которого вдруг вознамерилась съехать Россия, а энер­ гичные последователи Белинского всячески подталкивали ее в этом порыве. Ради объективности надо сказать, что Достоевский до конца сво­ ей жизни сохранил неприязненное отношение к «Выбранным мес­ там...» Но причины этого отношения совершенно изменились со вре­ менем — изменились и аргументы, они не были уже аргументами Белинского из его письма к Гоголю, которое восторженно читал мо­ лодой Достоевский в кружке Петрашевского. Р аздраж ал теперь Д о ­ стоевского социальный, теократический, западный в конечном счете дух гоголевского христианства — об этой проблеме многое сказано в его романах, но все-таки главную опасность для России и всего ми­ ра Достоевский увидел в социализме Белинского и его последова­ телей, и .мысли его по этому поводу были поистине пророческими. Очень точно он определил и трагедию искренних в своих благо­ родных стремлениях новых идеологов, фанатиков «социальной идеи». Проверкой человека на человечность становится способность к преступлению. Красивые и будто бы логичные теории и невозмож­ ность их применить на практике — вот в чем трагическое и мучи­ тельное раздвоение новых идеологов, доводящее до сумасшествия Ивана Карамазова, и это сумасшествие есть следствие того, что кро­ вавая практика все-таки помимо него совершается,-и он — виновник этой практики. Новые идеи интеллигенции усваиваются Смердяко­ выми и прочим «передовым в будущем мясом», а нравственных огра