Сибирские огни, 1992, № 2

всеобщего сна и самодовольства ощущал некое совестливое движение внутри себя. Направление Белинского, как это ни печально, было на­ правлением российской мысли того времени. В пору увлечения Шеллингом, в разгар своих московских филосо­ фических штудий Белинский писал о Гоголе: «После «Горя от ума» я не знаю ничего на русском языке, что бы отличалось такою чистей­ шею нравственностью и что бы могло иметь сильнейшее и благоде­ тельнейшее влияние на нравы, как повести г.-Гоголя. О, пред такою нрмственностью я всегда готов падать на колена! В самом деле, кто поймет Ивана Ивановича Перерепенко, тот рассердится, если его на­ зовут Иваном Ивановичем Перерепенком... Факты говорят громче слов; верное изображение нравственного безобразия могущественнее всех выходок против него...» Надо думать, такое отношение Белинского к его повестям было близко Гоголю, В основе этого отношения лежит понятие эволюции, естественного прогресса, а одним из катализаторов его служит лите­ ратура. В этом они сходились до самого конца — в отведении лите­ ратуре вспомогательной, учительной роли в деле просвещения чита­ теля, поднятия его до уровня личности, достойной будущего гармони­ ческого общества. Царства Божия на Земле. Литература превраща­ лась в этакую вкусную приманку для ловли душ человеческих; зада­ ча же была — поймать и вытащить их куда-то наверх, туда, где солнце, счастье и воздушные храмы с хрустальными дворцами — все эго, понятно, расплывчато, чуть видно в розовом тумане, но очень, очень привлекательно. Научение — благородная задача, но в понятие это Белинский и Гоголь в конце сороковых годов вкладывали совершенно противопо­ ложный смысл. Следующим кумиром Белинского стал Гегель, тут Белинскому по­ могли его товарищи, русские гегельянцы, их был целый кружок, ко­ торый впоследствии развалился на враждебные партии. Гегель еще более укрепил Белинского в его эволюционных идеях, скрепив их известной формулой «все действительное разумно». Уже перебрав­ шись в Петербург, в «Отечественные записки» к Краевскому, Белин­ ский пребывал в состоянии «примирения с действительностью», про­ пагандируя эту идею в статьях своих. О статьях этих он чуть позже даж е слышать не мог. Уже «революционным демократом» зайдя од­ нажды к Па^ьаеву и заметив на столе у того старую книжку «Отече­ ственных записок», раскрытую на «Менцеле» (одна из этих статей), Белинский пришел в страшный гнев, спихнул журнал на пол и кри­ чал: «Что это, вы нарочно хотите поддразнивать меня, подсовывая мне на глаза эту статью? Бы знаете, что я не могу без негодования вспоминать об моих статьях этого времени. Сделайте одолжение, я прошу вас не делать со мною таких вещей», — и ни на какие дово­ ды хозяина о беспочвенности его подозрений внимания не обращал. Отрицание было полным, в духе Гегеля, вот только до синтеза (если вспомнить гегелеву триаду) Белинский так и не дожил. Переворот произошел где-то в 1841 году, об этом свидетельству­ ют письма Белинского к Б. П. Боткину. Его коммунистические сим­ патии остались неизменными до самой смерти (подтверждение чему мы найдем в воспоминаниях Панаева, Анненкова, Гончарова), укреп­ лялся лишь мировоззренческий фундамент этих симпатий, отступала понемногу на второй план этика, заменяясь «новой правдой, провоз­ глашаемой экономическими учениями, которая упраздняла все пред­ ставления старой, отменяемой правды о нравственном, ' добром и благородном на земле и ставила на их место формулы, и тезисы рас- 248