Сибирские огни, 1992, № 2

дут, — несмотря на все это, я должен поступить жестоко. < ...> ...никакими страхами, никакими наказаниями нельзя искоренить не­ правды: она слишком уже глубоко вкоренилась». Генерал-губернатор понимает, что сатаной не изгонишь сатану, но вечная нелепость русской жизни такова, что хочется, вопреки разуму, изменить все одним махом, применяя волевые рычаги власти, и это очень характерное свойство честных русских людей — когда вокруг развал и смятение, возлагать все надежды на строгих и совестливых людей, уповая на то, что, вручив им неограниченные права по наве­ дению порядка, общество и решит очень быстро и очень мудро все свои проблемы. Но это не мудрость, а усталость и о т ч а я н и е . От­ чаяние слишком многое объясняет в позднем Гоголе. Именно отчая­ ние подвигает генерал-губернатора на его взвинченную, даже, может быть, чуть-чуть истерическую речь. И уж, конечно, это не решение проблем, а отсрочка решения, но мы привычно не замечаем истерики в подобйых речах. И это ведь похоже на кое-что из нашей жизни. Неискоренима русская вера в строгого и умного человека на престоле, державной рукой водворяющего порядок в измученной непереставаемыми глупо­ стями стране. Но, Господи, сколько тут сомнительного и ненадежно­ го. Это ведь невообразимо, что делает иногда большая власть даже с сильными и умными людьми! Где уж тут взяться столь любимым на­ ми теперь гарантиям неизменного добромыслия... Генерал-губернатор, понимающий все это и наученный Муразо- вым, то есть Гоголем, прибегает к последнему средству—к открытой нравственной проповеди. Выпишем ее: «Но я теперь должен, как в решительную и священную минуту, когда приходится спасать свое отечество, когда всякий гражданин несет все и жертвует всем,—я должен сделать клич хотя к тем, у которых еще есть в груди русское сердце и понятно сколько-нибудь слово «благородство». < .,.> Дело в том, что пришло нам спасать на­ шу землю; что гибнет уже земля наша не от . нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного уп­ равления, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия; все оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах попра­ вить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников. Все будет безуспеш- по, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды. Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и той же кровью, я теперь обращаюсь к вам...» Ситуация очень фантастическая. И это ли не верх отчаянья! Все- таки многое, очень многое открывает в авторе его художественная проза, больше и глубже открывает, нежели публицистика его, выра­ жающая вроде бы выстраданные мысли. Военная лексика воззвания, призыв вспомнить победоносную вой­ ну русского народа, как пример духовного сплочения—все это умест­ но. И весьма характерно для Гоголя. В его публицистике есть отрыв­ ки, напрямую рифмующиеся с речью генерал-губернатора. Сравнение их с этой речью наводит на некоторые непустые выводы. В «Выбранных местах из переписки с друзьями», в главе «Светлое Воскресенье» Гоголь писал: «...есть, наконец, у нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем ьикое-нибудь дело, решительно