Сибирские огни, 1992, № 2

болеющий за разоренную землю. А у КоьнкареВа — самая яастойШай административно-командная система в миниатюре, доведенная до аб­ сурда, доведенная л о г и ч е с к и . Сидит сумасшедший полковник в своем доме и восхищается гениальной и прогрессивной системой, при­ думанной им, а деревня разорена, крестьяне разорены, смеются поти­ хоньку над дураком-барином да охают от невыносимой жизни. Кош- карев же выдает все новые и новые идеи, направленные на искоре­ нение «отдельных» недостатков — «пришла ему счастливая мысль; устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией на­ блюдения за комиссией построения, так что уже тогда никто не осме­ лится украсть» (эту великолепную мысль можно отнести к тезисам на тему — как нам реорганизовать Рабкрин, очень похоже). Вообще, в этих главах словно братается вся современная Гоголю русская литература. Генерал Бетрищев завершает галерею пушкин­ ских отставных генералов, дальше их как будто и не было, да и не­ мудрено, николаевское царствование клонилось к закату. Россия го­ товилась вступить в новую эпоху. Милый Андрей Иванович Тентетни- ков, со всеми своими благими пожеланиями, задуманной книгой, на­ чатыми и брошенными на половине реформами в имении, с заглохши­ ми мечтами о службе, понимаемой как высокое служение, — весь очень русский тип и сильно отдает Обломовым, еще не написанным к тому времени. Д аж е то, что он замешан в каком-то смешном полити­ ческом деле, и толком, видимо, не понимая, что там было и зачем, ста­ новится невинным страдальцем, подвергается репрессиям и в конце концов вызволяется из заключения умным и сострадательным Мура- зовым — все это тоже очень характерно. Меланхолический красавец Платон Михайлович Платонов («приятная усмешка с легким выраже­ нием иронии»), воплощение бесцельности при самых замечательных возможностях, конечно, не чета Печорину, и, повстречай их судьба ненароьюм, Печорин, наверьюе, зло бы посмеялся над ним, а то и придумал бы какую-нибудь каверзу, но есть, есть в нем печоринская неприкаянность, от которой печаль в сердце и вот это фатально со­ путствующее российской истории словосочетание — «потерянное по­ коление». Концентрация болевых точек русской литературы середины прош­ лого века в каких-то четырех главах просто поразительна. Но самое любопытное, фантастическое почти, начинается в послед­ ней главе. Фантастика, конечно, не в том, что Чичиков что-то уж совсем рас­ поясывается в своем мошенничестве, фабрикуя подложное завеьцаыие богатой старухи. Мы как-то спокойно с некоторого времени воспринимаем его афе­ ры и подлости, разгадав с помощью гоголевских намеков план эпо­ пеи. Ведь сколько ни плутовал, сколько ни надувал очень ловко он других в своей жизни, все его плутни неизбежно раскрывались, и Чи­ чиков снова оказывался у разбитого корыта. Д а, он весьма оптими­ стичен в своих неудачах: «Ну, что ж1 — думает философически он всякий раз.—Зацепил — поволок, сорвалось—Не спрашивай. Плачем горю не пособить, нужно дело делать», и это естественно при такой энергичности, слишком сладка, слишком заманчива его мечта о «до­ стойной» жйзии — в сущности, у него просто-напросто свое понятие «нормы», и Не такое уж оригинальное. Но вся эта цепь поражений вдруг превращает Чичикова из ловкого проходимца и мошенника в какого-то фатального неудачника, в трагический персонаж, которому мы начинаем невольно сострадать. Он только-только замышляет оче-