Сибирские огни, 1992, № 2

.его моЛйо только сознательной неправдой, а в остальном — неуйселй мы не знаем совершенно бесовских по содержанию книг, написанных так, что не оторваться от них, и если даже рождается внутри отвра­ щение, принципиальное неприятие, то все равно отвращение и непри­ ятие, смешанные с восторгом, потому что форма, исполнение — бле­ стящие? Д а знаем сколько угодно. Слава Богу, эти надоевшие до смерти глупости теперь благопо­ лучно изживаются. И с радостью обнаруживаешь, что мы еще умеем мыслить по-человечески, что традиция — это феникс, неизбежно вос­ стающий из пепла. Оболванить страстной скороговоркой на время миллионы людей можно, но традиции уничтожить не получается и у самых энергичных проповедников новых идей. В оставшихся от второго тома «Мертвых душ» главах продолжен ряд помещиков, начатый в томе первом, а в последней главе (види­ мо, принадлежащей к одной из самых ранних редакций) представ­ лено и население губернского города. Тут же появляются и положи­ тельные герои, и Гоголь уже говорит (когда ему требуется высказать свои собственные мысли самым коротким путем) не от первого лица, как в первом томе, а пользуется для этого художественным персона­ жем. АНег ер;о автора здесь откупщик и миллионщик Муразов. С по­ явлением положительных героев вторгается в повествование некая фантастичность, в которой надо разобраться. Помещики первого тома вполне хрестоматийны, об их же собрать­ ях второго тома наговорено много критического. Главное обвине­ ние — в придуманности. И это очень странно, потому что и первые тоже вовсе не сфотографированы в действительной жизни. Гоголь для этого был писатель слишком идеологический. Гоголевский тип вооб­ ще очень статичен, это скорее эмблема, без движения, без развития, нежели живой человек. В этом смысле лишь образ Чичикова предпо­ лагал качественное изменение гоголевской системы образов, потому что Чичикова Гоголь мыслил преображенным в финале эпопеи, основ­ ная идея «Мертвых душ» заключалась именно в этом, в возможности человеческого преображения, в конкретике этого пути. Мы не знаем результатов этой попытки, ибо «Мертвые души» ие завершены. Ос­ тальные же образы Гоголя остаются в рамках его традиционной си­ стемы, и когда восторгались художественным миром первого тома и отвергали художественный мир второго — происходила некоторая подмена, потому что в основе этих оценок лежали не художественные и не мировоззренческие, а социальные задачи. Не стоит сейчас, спустя полтора века со времени написания «Мертвых душ», забывать об этом. Отличие первого ряда помещиков от второго заключается не в способе изображения, не в придуманности или реалистичности, тут Гоголь оставался верен самому себе, оно более тонкое. Оно заключа­ ется в отношении ко времени, к национальному типу. Первый ряд по­ мещиков (который, в общем-то, напрямую перекликается с миром «Ревизора», не давая никаких особенных открытий) более обращен к своему настоящему, это очень широкий срез помещичьей жизни в до- реформеьшой России, и любопытен, прежде всего, как энциклопедия этой жизни. Энциклопедия вышла собранием отвратительных харак­ теров и вполне отвечала задачам общественной критики—поэтому и вызвала восторг ее. Один из исторических грехов российской интелли­ генции—в этой социальной односторонности, в какой-то врожденной духовной слепоте. Интеллигенция и появилась у нас, как оппозиция существующему режиму, что, впрочем, вполне объяснимо, но отрица­ тельный взгляд ее на действительность впоследствии обернулся дик­ татом, насилием над реальной жизнью, ложью в конечном счете.