Сибирские огни, 1992, № 2

честный человек, я должен бы оставить перо, даже и тогда, если бы действительно почувствовал позыв ,к нему». Этому максимализму не­ вольно завидуешь. Ведь, если вдуматься, приведенные слова — это безусловный крест на художественном творчестве, и то, что «Мерт­ вые души» недописаны—не печальная случайность (ну, там жизни не хватило, «прогрессивных» убеждений и пр.), а железная закономер­ ность, они и не могли быть дописаны, ибо писать художественно, по Гоголю, разрешено лишь при последней определительности в главных основаниях, а попросту говоря—по достижении в себе идеала, ина­ че творчество есть заблуждение и прельщение для других, но идеал- то на земле недостижим, вот беда, и это закон движения. Впрочем, очень полезно в этом сомневаться — а вдруг не так? Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», но пять глав из ранних редакций остались невредимы, они обычно печатаются в книгах вслед за хрестоматийным первым томом, и прочитать, перечитать их при желаьгаи может каждый. Вот тут-то и возникают «странные сбли­ женья». Классовое, «марксистско-ленинское» литературоведение раздра­ женно, или снисходительно, или с издевкой отзывается об остатках второго тома. Это, дескать, отрывки, и вообще Гоголь, написав «Выб­ ранные места из переписки с друзьями» вдруг стал реакционером, мистиком, и реакционным духом пронизаны эти главки, а дарование изменило ему, ведь дарование — вещь очень чуткая, его нельзя наси­ ловать, поэтому «реакционные» книги не могут быть написаны та­ лантливо. Вот и Белинский в своем знаменитом письме... (следуют цитаты из письма), а Гоголь был уже духовно сломлен и ничего убе­ дительного в ответ сказать не мог, признал, так сказать, свое пора­ жение, а вот когда он еще был прогрессивным и сатириком, когда обнажал и бичевал, когда был основателем нового направления в русской литературе, направления истинно народного, и далее снова — стандартный «подарочный набор» из Белинского. По поводу мировоззренческой связи второго тома «Мертвых душ» с «Выбранными местами...» — слов нет, это книги одного устремле­ ния, и Гоголь сам признавался: «Из боязни, что мне не удастся окон­ чить того сочиненья моего (он был уверен, что умирает.— А. П .), ко­ торым занята была постоянно мысль моя в течение десяти лет, я имел неосторожность заговорить вперед кое о чем из того, что должно бы­ ло мне доказать в лице выведенных героев повествовательного сочи­ нения»,—то есть понятно, каким мыслилось завершение эпопеи, чем должен был венчаться воздвигаемый Гоголем храм. «Выбранные ме­ ста...»—это переведенный на язык публицистики третий том «Мерт­ вых душ». Немаловажный нюанс, впрочем, — отсутствие в избегнув­ ших огня главах романа очень уязвимой назидательности «Выбран­ ных мест...», указующего перста, того тона, о котором Гоголь ска­ зал — «мне несвойственный и уж вовсе неприличный еще живущему человеку», и который вполне достаточно для нормального, не одурев­ шего от «социальных идей» человека объяснил близким дыханием смерти. В претензиях же классовых литературоведов, по меньшей мере, две глупости. Одна—в черно-белом делении литературы на «реакци­ онную» и «прогрессивную», в непонимании того, что нет в мире ни­ каких четких границ, а все взаимозависимо и внутренне вполне ло­ гично эволюционирует — Гоголю даже пришлось написать историю этой своей эволюции, доказывая слепцам очевидное. Другая глупость (она, впрочем, следствие первой) — это убеждение, что лишь «про­ грессивные» книги могут быть написаны талантливо. Талант все-таки явление нерациональное и не зависит ни от каких установок, убить 238