Сибирские огни, 1992, № 2

был другой, не злой, говорил слова диковинные, от сердца... Мало что удержалось в памяти Петровича от тех лет, когда не видел белого свету, пропадая от зари до зари на постылой, вынающей душу работе, а вот братана и его чудные превраш;ения и по сию пору помнит. У него такое чувство, словно не помер братка, а стал невидим и обретается нынче меж красноар­ мейцев и слушает, о чем говорят, и тем доволен, И братан, когда б не сделался невидим, принял бы уча­ стие в походе и не знал бы сожаления, думая про свою долю, не одну радость, а и смерть, и муку несу­ щую чужому и близкому люду. Но посешает Петро­ вича и другое чувство, и тогда чудится, будто нынче он не сам по себе, а живет в нем еще и братан, душа его, светлая и упорная, ни о чем знать не желающая, лишь о счастье, что всенепременно обещаемо комисса­ рами и ходом событий, нынче благоприятных для тех русских людей, кто по собственной ли воле, по воле ли случая обретается по эту сторону. И, когда Петро­ вич испытывает это чувство, сам черт не страшен ему, и сомнения и душевные колебания не обеспоко­ ят, и он бывает недоволен, если видит смушение в лю­ дях. Вот и в те часы, когда ладили яму для застигну­ тых собачьей стаей на лесной поляне, Петрович заме­ тил в побледневших лицах растерянность, и это было худо, рушило все, что затвердело на сердце за годы войны, несупрямленное и самой великой напастью. Петрович заметил растерянность, но говорить начал не сразу, а лишь когда забросали яму мерзлой ком­ коватой землею и, перешептываясь о несчастье, пав­ шем на людей, хотя бы и чуждых по духу, пошли с лесной поляны... Он начал говорить, и его попервости не слушали, раздумывая о маете, что на сердце, но он не смутился и, не сбавляя голоса, продолжал го­ ворить... Из людской гуЩи донеслось до Петровича с удив­ лением и легкой неприязнью сказанное: — Ты словно бы пророк, навроде ентого самого, как его там... божьего человека, тож бродит по земле и вещат... Петрович недолго пребывал в недоумении, сказал с вызовом: — Тот, да не тот!.. — И не скоро еще успокоился, а потом продолжал говорить о жизни, с обидой ко- сясь на красноармейцев, про которых думал, что знал