Сибирские огни, 1992, № 2

да появлялся памятный уже и мне большой графин, внутри кото­ рого сидел на шпице красный петух. После собеседники переходили либо на библейские темы, проверяя друг друга на толкование тек­ стов священного писания, либо опять возвращались к судьбе зем­ ледельца, произносили с осторожностью и задумчивостью новое и боязное слово «колхоз». Если рядом сидела моя мать и ее жених Борис, Клюев нежно клал широкую тяжелую пятерню на его колено и то ли шутя, то т серьезно начинал напевать что-то свое продуманное, решенное, усто­ явшееся в слове; «Мы — ржаные, толоконные, пестрядинные, за­ печные, вы — чугунные, бетонные, электрические, млечные...» З а ­ тем начинал смеяться тихо, слсшно про себя, но потом все явствен­ нее и определенней. «Ничего, Боря и Катя, нам с Иваном Петрови­ чем, видать, не дожить до того райского времени, но помяните в будущем мои слова: «Цвести над Русью новой будут гречневые ге­ нии. Будут, увидите!» Чтобы закончить тему о встречах Клюева в доме мамы на Фон­ танке, 64, близ Чернышева моста, хочу прояснить, также со слов матери, одну черту характера Клюева, которая, наверно, по тради­ ции из рапповских сочинений перекочевала в произведения наших дней. Впрочем, и «меньшой брат» Есенин, и его приятель А. Мари­ енгоф, и даж е близко знавший Клюева Леонид Борисов, тоже, кстати, пивавший чаи с моим дедом на Фонтанке, когда гостил' Клюев, в один голос утверждали, что Клюев человек скрытный, замкнутый, необщительный, даже в чем-то с хитрецой, и себе на уме, что он любит властвовать, подчинять себе 'более слабые нату­ ры. Мама да и отец единодушно утверждали, что все это — йа- праслина. Клюев всегда умел слушать своего собеседника, ^будь то понжлой человек или юноша. Беседы и споры с дедушкой иногда продолжались по нескольку часов и никогда не кончались ссорой. Клюев, как подметила мама, не любил жаргона, ругательств, грубого слова. По своему образованию, культуре, интеллекту он был гораздо богаче, выше многих своих литературных соратников, что, возможно, и раздражало иных бесталанных, но самолюбивых стихотворцев и критиков. «Он всегда был подчеркнуто вежлив, кор­ ректен, особенно с женщинами,— вспоминала мама.— И наверно из ревности, что ли, Леонид Борисов, наш общий друг и знакомый, незадолго до смерти писал, что, выступая в дружеской компании, Клюев не мог терпеть присутствия особ прекрасного пола. Ему, Мол, всегда хотелось читать, когда не было дам или их было не- *^много. Одну он еще переносил, но если бы их присутствовало не менее пяти, Николай Алексеевич наверняка ушел бы не попро­ щавшись». „ Разе мог бы йоэт, равнодушный и презирающий женщину нЭ- Нисать Такие шедевры, как «1'ы все келейнее и строже», «Любви вачало было летом», как посвященные горячо любимой ям матеря Прасковье Дмитриевне «Избяные песнй». Я и сам однажды оказался, как мы бы сегодня сказали, обм к- том подлинной доброгы, человечности моего крестного огца н я- колая Алексеевича Клюева. О моем крещении — потом. А тут такая история. Как-то зимним студеным днем, вероятно, перед самым переездом в Москву, Клюев Пришел попрощаться с гостеприимным Иваном Петровичем и его супругой. Дед, уже совсем больной, ему сообщили, что рак голов­ ного мозга Неизлечим, сидел, покрыв ноги бабушкиной кашемиро­ вой шалью, у йечки. Дверца была открыта, й огонь весело поЖирал березовые поленья. Клюев сел напротив деда в затянутое белым