Сибирские огни, 1992, № 2

Уму — республика, а сердцу — матерь — Ъусь. Перед пастью львиною от ней не отрекусь. Пусть камнем стану я, корягою иль мхом, — Моя слеза, мой вздох о Китеже родном. Трагедия Клюева была в том, что «слеза» и «вздох» его, его поэтическая метафора — мечта о праведном и идеальном мире, об обществе братьев по любви, были восприняты его врагами раппов- цами, вульгарно-социологической критикой, как славословие патри­ архальной Руси, избяному раю, духовному застою. Д аж е брат «меньшой» С. Есенин и тот, отрекшись от «среднего брата», уже в 1918 г. писал: «Клюев, за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом». В 1924 г. Василий Князев в книге «Ржаные апостолы», как известно, провозгласил: «Клюев умер. И никогда уже не воспрянет: не мо­ жет воскреснуть — нечем жить!» Недоброжелателям поэта каза­ лось, что певцу «избяного рая» нечем жить в стране «сплошной индустриализации и коллективизации». Как писал сам Клюев в те тяжелые годы: А стая поджарых газет Скулила: кулацкий поэт! Маяковский также бросил в него увесистый стихотворный бу­ лыжник, назвав крестьянских поэтов «мужиковствующих сворой». В то время считалось, что драмой Клюева, Есенина и других крестьянских поэтов был конфликт между пролетарским городом и патриархальной деревней. Обобщенно эту мысль выразил тогда весьма образно, но явно поверхностно. Горький: «...в общем, можно сказать, что это трагедия глиняного горшка: глиняный горшок стукнулся о чугун-город». Печальна, дескать, судьба людей, кото­ рые, принимая новую Россию, не могут расстаться с ее вчерашни­ ми реалиями. •Теперь, умудренные полувековым опытом ошибок и «переко­ сов», социальной и экономической, да и духовной деформации об­ щества, мы видим, как верхоглядски, до обидного примитивно и убого выглядели наши оценки тех далеких лет, как резко, грубо, сплеча вешались ярлыки на талантливых выходцев из народа, ка­ кой несправедливой травле они подвергались, если не вписыва­ лись в убогие рамки так называемой «пролетарской культуры». Известно, как разит несправедливость. Но Клюев был сильным человеком, он верил, что его труд не напрасен: ...В живых веках Заколосится наше семя, И вспомнит нас младое племя На песнотворческих пирах. В своем программном стихотворении «Клеветникам искусства» он с болью, но уверенно писал: Овсянки, явственны ль в стихах Вам соловьиные раскаты, И пал ли Клюев бородатый. Как дуб, перунами сраженный? Нет, не пал Клюев! Не пал Карфаген! Не погиб Китеж-град волшебной поэзии олонецкого ведуна. Как в древней легенде, кам ­ ни-самоцветы его поэзии опустились на недолгое время на дно озе­ ра-забвения. Но озеро искусства и истории теперь стало чище и