Сибирские Огни № 010 - 1991
ривают или как частицы, двигающиеся в пространстве с огромной скоростью, или как вибрацию или волны в энергетическом поле. Ученые используют обе эти теории и время от времени соединяют язык обеих, как, например, в слове «волночастица» (вейвикл), но ни одна из этих теорий не сводится к другой. И хотя существует неудобство в таком употреблении двух теорий и двух языков, уче ные вынуждены это делать, понимая, что ни та, ни другая не явля ются окончательными. В-третьих, имеет место переосмысление понятия объективности в науке. Согласно традиционному мышлению наука давала объек тивность, совершенно независимую от личных интересов ученых. Нечто от этого идеала еще остается. Но все чаще признается, что научные исследования занимаются разрешением вопросов, постав ленных человеческой личностью, а не какой-то «объективной» ре альностью.^ И искомые ответы являются ответами на человеческие вопросы. Более того, особенно со времени появления трудов В. Гей зенберга, существует понимание, что по крайней мере при некото рых тонких опытах, например, связанных с исследованиями микро мира, само наблюдение влияет на результаты опыта, а полученное в эксперименте знание является во многих отношениях относитель ным знанием. Гейзенберг писал: «Наши усложненные эксперименты представляют собой природу не саму по себе, а измененную и пре образованную под влиянием нашей деятельности в процессе иссле дования... Следовательно, здесь мы также вплотную наталкиваемся на непреодолимые границы человеческого познания»е. Р. Оппенгей мер писал: «Я имел возможность проконсультироваться с сорока физиками-теоретиками... Мои коллеги, несмотря на различие их взглядов, придерживаются, по крайней мере, одного убеждения. Все признают, что мы не понимаем природу материи, законов, ко торые управляют ею, языка, которым она может быть описана»7. В-четвертых, бурный процесс расширения границ науки делает все более очевидным, что никакое, практически, знание нельзя рас сматривать как окончательное. (Пример эволюции в познании ато ма является здесь, по-видимому, наиболее ярким)8. Р. Фейнман говорит даже о недостоверности науки. «Вот почему наука недосто верна, — обращается он к студентам. — Как только вы скажете что-нибудь об области опыта, с которой непосредственно не сопри касались, вы сразу же лишаетесь уверенности. Но мы обязательно должны говорить о тех областях, которых мы никогда не видели, иначе от науки не будет проку... Потому, если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки..Что бы наука не превратилась в простые протоколы проделанных опы тов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на еще не из веданные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывает ся из-за этого недостоверной. А если вы думали, что наука досто верна, — вы ошибались»9. Эти, как и другие, особенности современной науки и критерии, применяемые в ней сегодня, позволяют ученым и исследователям научного знания сделать вполне определенные выводы о границах этого знания и его истинности.'Приведем несколько авторитетных высказываний. Коллектив ученых Института философии Академии наук СССР во главе с членом-корреспондентом П. Копниным: «В настоящее время можно считать доказанной несводимость знания к идеалу абсолютной строгости. К выводу о невозможности полностью из гнать даже из самой строгой науки — математики — «нестрогие» положения, после длительной и упорной борьбы, вынуждены были
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2