Сибирские Огни № 008 - 1991

мые черты, которые отсутствовали в этом русском национальном характере. Ведь посмотрите, какая действительно трудная жизнь выдалась этому герою, Гневышеву. И пришлось ему помытариться, пришлось пройти войну от начала до конца и пострадать на этой войне, и раны принять, и все что угодно, все тяжести, которые вы­ падают человеку в жизни, достались ему. И все-таки не растерял он и сердца, и души, не растерял мягкости и терпения, и добро- склонности, и всего того лучшего, что отличает русский националь­ ный характер. И вот эта-то фигура, этот человек как раз — а тут можно говорить о герое, черты которого совпадают с чертами че­ ловека, — и есть как бы живой человек, и принимаешь его, как жи­ вого человека, — когда встречаешься с таким героем, когда встречаешься с таким человеком, то тверже уверенность и в наро­ де нашем, в том, что сохранит он все-таки свои национальные чер­ ты и сохранит свое богатство, и сохранит все, что нажил он за века своей истории... Мы не дадим промашку, если скажем, что памятью сердца — памятью тоскующей и умиленной — писатель вольно и невольно возвращается и возвращается в деревню своего детства, своей на­ чальной юности; и в этих протяжных возвратах звучит русская пес- ця, играет гармонь, с такой неутоленной, любовью, с таким чисто народным знанием описанная на много рядов в повестях и расска­ зах... Попробуем же и мы вслед за писательским воображением переселиться в довоенную деревню.., Опять Усть-Куда. Родная улица писателя, родимый дом... Ис­ крится и светится влажный весенний снег, и небеса по-вешнему заголубели, полегчали. Чуть слышно играет гармонь, потом на ко­ роткий миг стихает, и вдруг звучит совсем рядом, переливается и рассыпается звуками. И тут, вывернув из переулка, идет в стайке веселых девчат молоденький, лукавоглазый гармонист, и, отмахи­ вая настырно лезущий на глаза ржаной чуб, наяривает «Иркутя- ночку» — пальцы с форсистым подскоком летают по ладам. На девчатах телогрейки и плюшевые дошки, но эта некорыстная лопо- тина украшена цветастыми полушалками, будто до срока, прямо на снежных суметах запылали ярко-красные цветы. Гармонист уже играет «Сербияночку», потом легко и лихо соскальзывает на «Под­ горную», девчата приплясывают, притоптывают катанками, и выпе­ вают, визгливо выкрикивают частушки. А гармонист лишь ухмыля­ ется зеленовато-кошачьими глазами и разваливает гармонь в уда­ лом и протяжном переборе. И опять деревенская улица; играет гармонь, девчата пляшут, и одна, подбоченясь, лихо выбивает дроби прямо перед ухмыляю­ щимся гармонистом. Поет: Тараторок знаю сорок; Я их все перепою. Я во каждой тараторке Сахаранку вспомяну... «Мы не знаем, длинен ли был век былин и сказок, — так начи­ нается рассказ Алексея Зверева «Мамины частушки». — Жизнь частушки длилась недолго, равна она короткой человеческой жиз­ ни. Родившись в восьмидесятых годах прошлого века, она едва ли дожила до нынешних пятидесятых. Но как великий безымянный поэт, она оставила огромный след, наследство ее неизмеримо, и хоть черпали поэты из него пригоршнями, многое осыпалось, завя