Сибирские Огни № 008 - 1991

подавление там всего человеческого меня угнетало. Я пришел на нее учителем, и от того я хватался за единственное, что там оста* лось от души, — за воинское товарищество. Будучи не воином по рождению, я наблюдал, как в счастливые минуты отдыха и фор- мировок оттаивал в солдате умерший человек, как он хватался, радуясь, за пилу и топор, за долото и рубанок, строя себе землян­ ку или какую-то дыру-времянку. Как он был рад ухватиться за какое-нибудь дело: за починку обуви и одежонки, за поделку лож­ ки, за сказку или анекдотец и даже за дело, которое никогда не бывало у него в руках... Странно это или не странно, но лишь тридцать лет спустя сол­ дат и писатель начинает говорить о войне на страницах своих книг — рождаются одна за другой удивительные по чистоте и си­ ле переживания, по живой и образной натуральности слова пове­ стей «Выздоровление», «Раны», «Передышка». Тридцать лет нужно было, чтобы, может, не так больно стало говорить о войне, чтобы вообще заговорить о ней, чтобы переживание, все же не утратив­ шись, нашло осмысление по самому высокому, христианскому ду­ ховному счету. Через тридцать лет стал стихать барабанный треск в военной прозе, пришло время горькой и страшной правды — окоп­ ной правды, от которой стала видна вся непостижимая мера стра­ дания, принятая человеком, стал по-настоящему виден и подвиг солдата, какой заключался перво-наперво в том, чтобы пройти че­ рез кровь и смерти и остаться человеком... И осмыслить все, ду- манное и тогда, в окопах. «— Нет, окажи, лейтенант, — насупив брови и блуждая глаза­ ми, спросил Гневышев. — Как это понять: жили люди, землю па­ хали, кормились, рожали ребятишек — и бах, давай железом ре­ зать друг друга?..» Такой вечный и — кажется мирскому, неду­ ховному человеку — неразрешимый вопрос задает солдат Гневы­ шев из повести «Раны» лейтенанту Трунову, который вслух ничего не отвечает, но думает так же, думает дальше, почти отвечает: «В каком-то храме бы пребывать, какие-то свечи зажигать. И при све­ те их твердить: люблю, люблю, люблю. И любить бы трепетно, вы­ соко, божественно, пить бы нектар мгновения, парить бы в радо­ сти, мотылек земли, человек...» Военные повести Алексея Зверева были достаточно высоко оце­ нены сибиряками. «Герои А. Зверева — люди трудной, но чистой судьбы, — отмечала критик Н. Теидитник. — Среди них особенно выделяется Евлампий Гневышев из выдающейся мастерством по­ вести «Раны». В жизненном опыте героя — рядового солдата, с которым читатель встречается в самый канун его гибели, спрессо­ вано почти тридцатилетнее раздумье автора о войне. Это и обусло­ вило мастерство воплощения в характере рядового крестьянина судьбы народа, его молчаливого, сосредоточенного, жертвенного служения уроему отечеству». Писавший ранее предисловие к одной из книг Зверева, Вален­ тин Распутин, возможно, еще раньше критики сумел оценить по­ весть «Раны»: — Я помню, какое большое впечатление произвела на меня, когда я в первый раз прочитал повесть «Раны», фигура Гневыше- ва. Мы много рассуждаем о русском национальном характере, на­ чиная от Платона Каратаева и кончая героями и Василия Белова, и Федора Абрамова, и Виктора Астафьева. Но говоря об этом на­ циональном характере, было такое ощущение, что чего-то все-таки не хватает в нем. И вот тут, когда я увидел фигуру Гневышева, я понял, чего не хватает. То есть она как бы дополняет те необходи-