Сибирские Огни № 008 - 1991

мельчающим и мельчающим силуэтом. Но мы тоскующим взглядом стараемся не отстать, неторопливо, с оглядом вокруг, все же по­ спешаем вслед за санями. Тихо. Очень тихо, даже глухо — в такую тишь да глушь, гово­ рят старухи, рождаются смирные, божьи дети, — слышно лишь, как утомленно поскрипывают полозья саней да мягко постукивают копыта лошади. Но в этот окрип, в этот мягкий перестук вплетает­ ся печальная песня, доносящаяся как будто из далекого далека. Песня — и раздольная, и печальная с грустным перезвоном под­ дужных шаркунцов, — растет и полнится слезным томлением, и вот она уже зримо кружится над полем и березовыми гривами, возно­ сясь к низкому небу, разбухшему снегами: Люблю-у-д я сторону родну-ю-ууу... Туда б летел я-д соколо-ом... Потом песня спадает, и опять лишь слышен скрип полозьев, пе­ рестук копыт. А уж санный путь минует чуть видную из снежных суметов поскотинную городьбу с полузавалившимися жердевыми пряслами, и вот уже чернеют бревенчатые заплоты, избы, амбары... Сани сворачивают на одну из улиц Усть-Куды; старые, осев­ шие, дотягивающие второй век избы, а рядом — обшитые тесом, пестро и бойко крашенные; заколоченные дома, а то и просто бро­ шенные, чернеющие пустыми глазницами выбитых окон, выворо­ ченных дверей, оголенные, открытые всем ветрам и вьюгам. Над живыми избами вздымаются в безветренное небо кошачьими хво­ стами сизые дымы. А сани наши подворачивают к воротам старой избы, небольшой, но еще крепкой, осадистой, и мы, разминая за­ текшие от долгого сидения ноги, с ласковой грустью всматриваем­ ся в кондовые венцы сруба, в немудреные наличники... Усть-Куда... Здесь родился и вырос в крестьянской семье сибир­ ский писатель Алексей Васильевич Зверев, духом и письмом своим воистину русокий народный писатель. Со всяким полем и перелеском, со всякой приболоченной низин­ кой и речной излучиной у Алексея Васильевича воспоминания... и воспоминания, связанные не только со своим детством и отроче­ ством, а и со всей жизнью ранешнего и сегодняшнего деревенского мира. А уж про деревню Алексей Васильевич, удивительный рас­ сказчик, мог бы говорить часами; чуть ли не про всякое второе подворье сказывал он истории — похожие на добрые байки, но ча­ ще — горькие, отчего у меня и создалось впечатление, что и весь- то нынешний век для сибирской, русской деревни был сплошной горечью-полынью. И все же свое, касаемое детства, родовы, видится теперь из далека лет более тепло и солнечно, чем, может быть, и было вжи­ ве. Помню, Алексей Васильевич повторил в разговоре то, что в свое время записала критик Надежда Тендитник, исполнившая творческий портрет писателя; повторил, конечно, не слово в слово, но близко, а потому я и приведу здесь уже записанные ранее вос­ поминания: «Семья была большая: мать, отец, три сестры и пять братьев. С племянником доходила до двенадцати человек. Ни отец, ни братья в семье не курили, водка была редкой гостьей. «Нардо- мом» звала мать нашу избу. Все были певучие, сельские остросло­ вы. Свежее словцо долгим гостем жило в нашей семье... Постоян­ ная нужда большой семьи толкала отца впоследствии на пред­ приятия разные... перед революцией захотелось ему стать лавочни­ ком — и стал, а скоро прогорел со всеми потрох^и... Мать тоже работала не покладая рук и нажила приличный горб. Кажется,