Сибирские Огни № 008 - 1991

то еще от горшка два вершка, на коня-то с телеги залазит, а ишь чего выговариват. Хлеба-то еще вдосталь не едал, а изладился, вон какой сестре гостинец отхватил. А я такой не нашивала сро­ ду... — Старуха опять было перекинулась на свою горемычную жизнь, но потом спохватилась и зацокала языком. — Ай-я-я-яй! А та-то, та-то, бедная, Лидка-то, нос-то еще путем не научилась вы­ колачивать, а уж, горькая, замуж подалась, убегом кинулась, на детей пошла, не убоялась. Дак и одно спасенье... Ох, сына, сколь мы пережили, одна душа знат, да и та затаила... Я, конечно, знал, как уж говорил, по книгам да воспоминаниям родни, сколько они пережили, и, думаю, не сыокать в мире наро­ да, какой бы столько пролил крови своей, сколько перемучался, переломался за какие-то тридцать лет, а посему иногда прики­ нешь: да как же было русскому народу не загулять, не удариться во все тяжкие, чтобы хоть в вине, в грехе утопить мучительную память о пережитом, о своем бессилии перед злой недолей, перед чуждой волей, чтобы хоть во хмелю заиметь какие-то права, хоть в пьяном кураже заявить попранное достоинство и... на своем же ближнем и выместить все обиды за узаконенные оскорбления, уни- женья. Добра-то в этом, конечно, мало, разве что понять можно, Пожалеть можно.... Слушал я старуху, и было мне, скажу, положа руку на сердце, совестно, неловко за свою молодость, за сытую жизнь ^ перед ее иссохшей и зачахшей жизнью, быстро и до дна выпитой колхоз­ ным и военным лихом, непосильным трудом и горем. Стыдно было и за то, что я и мое поколение будто и не оценили жизнь, добы­ тую ими кровью и потом, раопылили в хмельной и бесстыдной суе­ те. Даже и песен-то их, какие пелись до того многие сотни лет, и тех не стали петь, побрезговали. Д а и сам их многотерпимый, ж а­ лостливый русский дух стал нам чуждым, непонятным и не по плечу. А старуха плакала, и плакала как раз по'сле того места пове­ сти, где Минька своей сестре-недоросточку вручает вроде как сва­ дебный подарок. В этом месте и у меня перехватывало горло кол­ кой сухостью, и к моим глазам приступали слезы. Такое же гор­ чайшее чувство, такие же светлые слезы одолевали, помню, еще только тогда, когда читал или смотрел шолоховскую «Судьбу че­ ловека», и в том именно месте, где чумазый, оборванный парниш­ ка-сирота кидается к Соколову на шею и кричит, кричит со слеза­ ми: «Папа, папочка!..» Глядя на безголосо, одними заокрасневшими глазами плачущую старуху, плачущую опять же, видимо, о своем, растревоженном повестью, мне подумалось! нет, наверно, выше похвалы, выше на­ грады писателю-оказителю, певне и вопленнице, чем такие вот свя­ тые слезы, излитые из самой настрадавшейся души, встретившей себе такое верное сочувствие, такую чистую ласку и любовь. Как для поэмы-плача, для русской причети высшей ценой было не на­ ше восхищение словом, а наши очистительные слезы, так и здесь. Я было еще раз заикнулся: хороша ли повесть? Но так и не добился толку, будто старуха и не книгу вовсе прочитала, прожи­ ла — как свою — чужую жизнь, мало нем отличную от собствен­ ной. Прожила, не гневаясь и не моля другой... Уже позже я понял, что ведь и повести, рассказы Алексея Зве­ рева .— точно Минькин гарусный платок, подаренный родимым землякам, чтобы жили дружно, не обижали походя друг друга.